– Ты должен рисовать, - каким-то осевшим голосом вдруг сказал Старик и как-то по особенному посмотрел на Чекушку. Чекушка смутился.

Старик полез за платком вытереть увлажнившиеся глаза, его пальцы нащупали деньги в кармане, хитрая улыбка озарила его лицо :

– Ты обязательно будешь рисовать, обязательно.

28.

Пылал огонь в очаге, сложенным из кирпичей. В кастрюле булькал борщ. Горелый кромсал колбасу, Иван, утирая слезы, самозабвенно чистил луковицу. Седой, слюня палец, считал выручку.

– Не густо, - он сложил купюры в жестяную банку и сунул ее в тайник. Ничего, у нас еще часы есть.

– Кому ты их сдашь, - бросил нож Горелый, - если узнают, кишки на ветер выпустят.

– Через Марселя сделаем.

– Не нравится мне твой Марсель.

– Жрать хочется, - понюхал борщ Иван.

– Жрать вы мастаки, - переключился Горелый на Ивана.
– Сколько сняли сегодня?

– Вот, - ткнул Иван пальцем на колбасу.

– Богатая добыча. Седой, хватит им Ваньку валять, надо их к настоящему делу приучать. А...явились, не запылились...
– протянул он навстречу вошедшим Старику с Чекушкой.
– Опять свои картинки мазал!
– Он вырвал папку из рук и швырнул в сторону.
– Кому было сказано жрачку готовить, а?
– он сильно смазал Чекушку по затылку. Тот отлетел в угол и принялся собирать картины, хлюпая носом.

– Оставь!
– Седой схватил Горелого за руку.

– Я этого живописца точно урою!
– заорал Горелый, оттолкнув Седого. Седой вдруг сильно ударил его в челюсть. Горелый отлетел и схватился за нож.

– Ты думаешь, если ты меня тогда из могилы вытащил, так тебе все позволено. Горелый таких вещей никому не прощал. Никому, - наступая на Седого, говорил Горелый. Седой выпрямился и молчал. Иван тихо заскулил от страха. Горелый взглянул на него и, отвернувшись от Седого, бросил нож. Нож воткнулся в жердину и задрожал.
– Мы так не то, что на шхуну, на плот не заработаем! Никогда мы отсюда не уплывем, поняли? Никогда! А зима придет, вымрем, как мухи!

Я заработаю, я принесу, - Чекушка вдруг выпрямился, голос его дрожал. Я принесу!
– сжал он кулачки и бросился вон из убежища.

– Ты злой, ты...очень, злой, - волнуясь, сказал Старик.

– А, еще один идиот. Мало двух, так еще и третьего пригрели. Ну, скажи, зачем ты его подобрал? 3ачем ты с этими засранцами нянчишься? Объясни мне?

– Они не такие...
– тихо отвечал Седой.

– Какие еще не такие?

– Другие.

– Что значит другие?.. Ну, пусть, пусть будет так... Но нам-то что? Нам-то они зачем?

– Без них мы озвереем, - Седой твердо посмотрел ему в глаза. Горе-лый сел на нары и замолчал. Старик незаметно выскользнул из комнаты.

25.

Чекушка брел по ночному городу. Очень хотелось есть, и в животе призывно булькало. У рынка копошились небритые личности, выискивая в ларьках отраву подешевле. Один мужичок в съехавшей набок кепке отделился от ларька и на нетвердых ногах затопал в подворотню. Чекушка, оглянулся и покрался за ним. Мужичок что-то бормотал про себя, изредка вскидывая голову к луне, наверное сверяясь с маршрутом, но как он не щурил глаза, луны разбегались в разные стороны. Наконец, он свернул в один из глухих переулков. Чекушка шмыгнул за ним и тотчас наткнулся на склоненного мужичка, шарившего по асфальту в поисках кепки.

– Эй, кепку подай, - неожиданно хриплым басом сказал мужик. Испуганный Чекушка поднял кепку и протянул пьяному. Мужик долго выбивал кепку о ладонь и, нацепив ее совершенно немыслимым образом, приблизил к Чекушке лицо.

– А я тебя, пацан, знаю... Чирик дай до завтра?
– Чекушка отшатнулся к стене и замотал головой.
– Немой, что ли?
– Чекушка замотал головой.
– Свободен, - икнул перегаром мужик и потащился к парадной.

– Спасибо, - прошептал почему-то вслед несостоявшийся грабитель и бросился бежать и так, не останавливаясь, добежал до парка..

В парке звучала музыка, сверкало неоновыми огнями "Казино". Подкатывали к парадному иномарки, из них выпархивали дамы в шубках и дядьки в разноцветных пиджаках. Чекушка обогнул казино, стараясь не попасть в полосу света, и, перейдя через улицу, вошел в темную арку. Во дворе-колодце светилось окно первого этажа. Чекушка подставил ящик и осторожно заглянул в окно.

За грязной занавеской виднелся угол шкафа с выцветшим зеркалом, выцветшая фотография Чекушки с матерью (в рамочке), часть репродукции с картины Брюллова "Всадница" и круглый стол, накрытый прожженной сигаретами клеенкой. Стол был завален грязной посудой и заставлен разномастными бутылками. Над столом тускло мерцала засиженная мухами лампочка без абажура. Уткнувшись лицом в тарелку, спала незнакомая Чекушке женщина. Рядом стоял мужик в дырявой тельняшке и ловко сливал из зеленых флаконов знаменитое средство для обезжиривания поверхности в большую пластиковую бутылку. Мать Чекушки в застиранном халате восседала царицей в продавленном кресле и курила "Приму" в деревянном мундштуке, следя за манипуляциями небритого фокусника. Фокусник слил жидкость, размешал, сделал "ап" и, чиркнув спичкой о засаленные волосы, поднес ее к горлу.

– Фук!
– голубой джин полыхнул чуть ли не до потолка. Мать даже захлопала в ладоши. Проснулась и подняла голову спящая. Приоткрыв мутный глаз, она подставила стакан, и фокусник налил туда огнедышащей водицы. Мать тоже подставила в стакан.

Чекушка шевельнулся. Ящик предательски заскрипел. Мать подошла к окну и прижалась лицом к стеклу, всматриваясь в темноту. Чекушка прижался спиной к стене и затих. Мать окликнули, и она вернулась к стакану.

26.

У автостоянки чернявый, стриженый в щеточку подросток пожирал шаверму. Чекушка, притаившись в кустах сирени, сглатывал слюну. Подъезжали и отъезжали автомобили. Соблюдая иерархию у машин суетились дяди в комбинезонах, охранники в курточках наблюдали за порядком. Тут же суетились подростки, выдавливая на стекла пену, предлагали газеты, ту же шаверму, получали взамен хрустящие купюры, которые доставлялись чернявому и укладывались в кожаную сумочку на животе. Чекушка уже собрался попросить чернявого дать и ему заработать на свой кусок пирога, как к тому подскочил вертлявый паренек и что-то зашептал на ухо, показывая на смуглого с перебитым в боях ухом подростка, наяривающего стекло тряпкой.