– О, Бог ты мой!.. Впрочем, вы, похоже, уже успели привыкнуть... Какая-то она непоследовательная, постоянно что-то забывает, а поначалу все пыталась поддеть меня. И вид у нее действительно донельзя нелепый, и эта трубка!.. Согласна, пару раз я допустила бестактные высказывания, но, насколько мне известно, ей и самой никогда не доставляло радости иметь дело с тихонями. Вот я и решила, что будет гораздо лучше говорить напрямик, как говорится, выложить все начистоту. Кажется, я немного обидела ее, когда она начала что-то бормотать себе под нос, хотя может и не так. Как вы считаете?

– Я бы этого не сказал. Поверьте мне на слово, она действительно получила удовольствие от этой беседы.

Я обратила внимание на его немногословие, однако от всех моих мрачных раздумий на этот счет не осталось и следа, когда он произнес:

– Вам надо было сразу сказать мне о своем кузене. Может, удалось бы ее уговорить.

– Да, глупо с моей стороны. Наверное, хотела сначала прояснить себе ситуацию. А может она передумать?

– Бог ее знает. Понятия не имею, честное слово. Обычно, если она принимает решение, то потом уже его не меняет. Иногда мне кажется, что она просто упрямится, ну, как бы вам сказать, из принципа, что ли. А в общем-то даже и не знаю, что на нее нашло.

– Я тоже. Знаете, Хэрриет просто боготворила моего кузена-из всех нас он был единственным, на кого она по-настоящему обращала внимание.
– И с грустью в голосе я добавила:

– А уж как он теперь разъярится на меня за то, что я ему все карты спутала! Похоже на то, что я и в самом деле все испортила. Ведь ему и вправду надо было повидаться с ней, причем отнюдь не из любопытства, вроде меня. Представляю, что он теперь скажет. Она ведь рассказывала вам о нем?

– О да. Если бы я только знал, что ваш кузен здесь... Осторожнее, здесь ступенька. Как долго он пробудет в Ливане?

– Не имею понятия.

– Знаете, если у него есть время, предложите ему подождать несколько дней, по крайней мере до конца недели. Я постараюсь сделать все, что смогу; и сообщу вам в "Финикию".

Похоже, у меня не оставалось ничего иного, кроме как поверить в его добрые намерения.

– Благодарю вас, - сказала я.
– Я передам ему. Уверена, что она немного подумает и переменит свое решение.

– Случалось и не такое, - коротко обронил Лесман.

ГЛАВА 6

Как сад Адониса - твои обеты:

Цветут сегодня, завтра ж плод

Приносят.

У. Шекспир. Генрих VI

Ночью пошел дождь.

В свою комнату я вернулась где-то между половиной второго и двумя часами. Поначалу воздух был сухой, беспросветно черный и абсолютно неподвижный, ничто не предвещало надвигающейся грозы. Лесман проводил меня до дверей комнаты, где я оставила зажженную масляную лампу, пожелал спокойной ночи и ушел. Я прошла с лампой в хаммам, ополоснулась, насколько это было возможно под тоненькой струйкой холодной воды, и вернулась к себе в комнату. Ключа в двери не было, но на внутренней ее стороне находился массивный деревянный засов, и я аккуратно вдвинула его в паз, разделась, довольно неумело привернула фитиль, отчего пламя совсем погасло, и забралась в постель.

Несмотря на поздний час и усталость, я некоторое время лежала с открытыми глазами и мысленно перебирала подробности недавней сцены. Я представляла себе, что скажу Чарльзу, матери с отцом, и всякий раз приходила к выводу, что говорю что-то не то или не так. "Она совсем состарилась, она болеет, она дряхлеет, иногда выбирается из своей крепости в город..." - ни одна из этих фраз не отражала в полной мере напряженный характер состоявшейся беседы и не проясняла, действительно ли бабка намерена отказаться от встречи с Чарльзом...

Впрочем, это была уже его проблема, а не моя. Не знаю, что разбудило меня - то ли вспышка молнии, то ли немедленно последовавший за ней раскат грома, но когда я, резко вздрогнув, открыла глаза, то все вокруг уже заглушал шум дождя. Никогда еще мне не доводилось слышать ничего подобного. Ни малейшего дуновения ветерка, лишь треск грома и ослепительно белые зигзагообразные расколы на черном небе. Я села в постели и принялась наблюдать. Оконные арки картинно вспыхивали на фоне грозы, а прутья решетки разбрасывали по всем стенам жестоко искаженные черно-белые полосы и перекрестья. Сквозь открытое окно в комнату врывались буйные ароматы цветов, стремительно оживших под напором дождя. Вместе с цветочными запахами стал еще более заметен, почти осязаем, шум самого дождя, капли которого теперь стучали по подоконнику и даже залетали в комнату, падая на пол крупными, рассыпающимися брызгами.

Я неохотно выбралась из постели и, прошлепав босиком по леденящему полу, закрыла окно. Тех нескольких мгновений, которые ушли на поиск задвижки, оказалось достаточно, чтобы дождевые потоки чуть ли не до плеча намочили мою руку. Я наглухо захлопнула створки и пока возилась с неподатливой скрипящей задвижкой, услышала донесшееся со стороны главного входа неожиданное и пронзительное завывание крупной собаки.

Это был один из тех жутчайших звуков, которые, как мне казалось, вызывают в памяти стремительные воспоминания о волках и шакалах, переполненные бесчисленными легендами о смерти и печали. Еще не до конца стихло пульсирующее эхо этого леденящего звука, как к нему присоединилось длинное тремоло еще одной собаки. Конечно же, гроза потревожила сторожевых псов; однако я чувствовала, как моя рука инстинктивно сжала намокшую сталь оконной задвижки, и продолжала вслушиваться, ощущая легкую дрожь во всем теле. Наконец я до отказа вдвинула язычок защелки и принялась насухо вытирать намокшую руку.