До этой минуты ничто не давало мне основания заподозрить ее в повышенной пугливости. Кроме того, было довольно неприятно наблюдать действия самой бабки, которая напомнила мне своими манерами леди Хестер Стэнхоуп - та постоянно держала рядом с кроватью кнут и палку, которыми нередко охаживала своих рабов. За плохое обслуживание она имела обыкновение подвергать всех их, включая доктора, особому наказанию, которое именовалось "черная оттяжка".

Я посмотрела на "леди Хэрриет". Старуха сидела в позе, напоминавшей скрючившегося джинна, со всех сторон окруженная шелками и одеялами, но вид ее, как мне показалось, был способен не столько испугать человека, сколько подействовать ему на нервы. И в этот момент мой взгляд упал на предметы, развешанные на стене над кроватью. На специальных колышках, почти полностью укрытые складками постельных занавесей, размещались палка и ружье. Я невольно моргнула; не веря глазам своим. Ведь должна же быть сейчас, в середине двадцатого века, хоть какая-то граница допустимого поведения, даже в таком месте, как это?..

"Нет, - подумала я, - надо и в самом деле поскорее отсюда убираться". Я внезапно ощутила страшную усталость. Или все дело в той странной пище, которой меня потчевали на ужин?..

Когда я наконец собралась с духом, чтобы продолжить свой рассказ, то услышала, как Хэрриет проговорила, причем исключительно просящим тоном:

– Всего лишь маленькую трубочку, моя дорогая. И хорошо бы с янтарным мундштуком.

Девушка неуклюже засуетилась, руки шарили в ящике комода, пока не достали из него деревянную коробку, в которой, как оказалось, лежали табак и мундштук. Все это она поднесла к кровати и подсоединила мундштук к трубке специального устройства, которое арабы называют наргиле или кальян. Выйдя из поля зрения Хэрриет, она встала позади постельных занавесей, и я перехватила ее вопросительный взгляд, брошенный на Лесмана, молодой человек ответил на него раздраженным кивком. Так вот почему она нервничала. Она оказалась в весьма типичной и к тому же в неловкой роли служанки, выполняющей распоряжение одного из хозяев, но знающей, что второй его не одобряет.

– Боюсь, мне не удастся угостить вас сигаретой, - сказал мне на ухо Лесман.
– Она никому не разрешает здесь курить. Сама же предпочитает исключительно табак из трав, но пахнет он преотвратно.

– Ничего страшного, я и не хотела курить.

– О чем это вы там шепчетесь?
– пронзительным голосом спросила Хэрриет, внимательно присматриваясь к нам.
– Все в порядке, Халида, горит нормально.
– И потом, обращаясь ко мне Ну, продолжай развлекать меня. Чем ты занималась в Дамаске? Наверное, болталась вокруг Великой мечети и разглядывала ее как диво дивное?

– Совершенно верно, бабушка, именно как диво дивное.

– Ты что, подсмеиваешься надо мной?

– Да нет, просто слово такое пышное - диво. И много их еще осталось, этих "див"?

– А... Почти что и нет. Мир стал совсем другим.
– Она подсосала мундштук.
– Ну, как тебе понравился Дамаск?

– Так себе. Да у меня и времени-то толком не было. Но кое-что приятное все же случилось - я встретила там Чарльза.

– Чарльза?
– резко переспросила она, и мне показалось, что я снова заметила, как Халида и Лесман обменялись быстрыми взглядами.
– Здесь? У вас что, семейный сход? Что этот мой чертов племянник делает в Дамаске?

– Да нет, не дядя Чарльз, - поспешно проговорила я.
– Я имею в виду моего кузена Чарльза, моего "близнеца". Он проводит здесь отпуск. Ему тоже хотелось поехать со мной к вам, но в Ливан он, похоже, приедет не раньше, чем завтра. Получается, что я его опередила. В сущности, именно он подсказал мне идею навестить вас. Чарльз хочет побывать здесь, и я бы, наверное, никогда не осмелилась вот так запросто заявиться к вам, если бы он не выступил с таким предложением.

Воцарилась тишина. Булькал кальян, издавая, надо сказать, довольно противный звук, а Хэрриет между тем молча взирала на меня сквозь пелену дыма. Воздух наполнился едким запахом, духота стала невыносимой, и я почувствовала, как по моей коже перекатываются волны жара, и выпрямилась на стуле.

– Вы... вы ведь помните Чарльза, бабушка? Его-то вы не могли забыть, как забыли меня, он всегда был вашим любимчиком.

– Разумеется, я его не забыла. Как я могла? Симпатичный мальчик. Мне всегда нравились симпатичные мальчики.

Я улыбнулась:

– А я, позвольте вам заметить, всегда была ревнива. Вы помните, как тогда, во время нашей последней встречи, вы приехали, чтобы погостить у нас, и привезли с собой попугая и всех этих собак. Мне вы тогда подарили веер из слоновой кости, а Чарльзу преподнесли кадило и пахучие дымные палочки, с помощью которых он потом и поджег дачу. Папа тогда так рассердился, хотел даже отправить его домой, но вы сказали, что если он уедет, то и вы тоже, поскольку вся семья, по вашим словам, воняет как вода в болоте, тогда как все, что делает Чарльз, напоминает вам острую приправу к пресной пище. Помните? А запомнила я ваши слова только потому, что с тех пор их стали часто цитировать в нашем доме.

– Да, помню. Как течет время. Иногда быстро, иногда медленно... что-то человек помнит... что-то забывает. Симпатичный мальчик... да, да. Несколько минут она молча курила, кивая каким-то своим мыслям, затем, не глядя, вернула мундштук Халиде. Черные глаза снова поднялись и остановились на мне.
– Ты похожа на него.

– Пожалуй. Конечно, внешне мы с годами стали совсем разными... впрочем, вы, наверное, довольно хорошо его помните. Что-то у нас с ним и осталось, например один цвет волос.

– Очень похожа, - повторила она, казалось, даже не слыша моих слов и продолжая кивать. Ее черные глаза затуманились, словно ничего не видя перед собой, пальцы неуверенно теребили шаль.

– Леди Хэрриет, - внезапно проговорил Лесман, - я все же вынужден настоять на том, чтобы вы сейчас же приняли лекарство и немного отдохнули. Мисс Мэнсел...

– Конечно, - сказала я, вставая, - если только бабушка скажет мне, что передать Чарльзу.

– Можешь передать ему от меня привет, - послышался ее резкий шепот, похожий на шорох сухих листьев.