En dehors de la famille il y a des tantes, des cousines, etc. etc., qui au premier moment avaient surgi comme des fant^omes, mais qui petit `a petit ont r'ev'el'e les formes et les couleurs de la r'ealit'e. J’ai retrouv'e aussi parmi mes camarades d’universit'e quelques hommes qui se sont fait un nom dans la litt'erature et sont devenus des hommes r'eellement distingu'es*. Le soir nous allons souvent au th'e^atre. Il y a ici une troupe francaise passable et une troupe russe, tellement bonne que j’en ai 'et'e confondu de surprise. Paris except'e, il n’y a certainement pas une troupe `a l’'etranger qui puisse rivaliser avec celle-ci. Cela tient 'evidemment `a la race, car j’ai retrouv'e la m^eme sup'eriorit'e de jeu dans les acteurs du th'e^atre polonais `a Varsovie.

Ce 27. Jeudi.

Ma chatte ch'erie, me voil`a de nouveau occup'e `a t’'ecrire. Mais l’id'ee qu’il y a 18 jours et plus de la moiti'e de l’Europe entre le bec de ma plume et le premier regard que tu laisseras tomber sur ces lignes, cette conviction est plus que saisissante pour glacer une veine 'epistolaire, comme la mienne. Il faut `a la pens'ee de l’homme une ferveur presque religieuse pour ne pas se laisser accabler `a cette terrible id'ee de la distance. Hier, en te quittant, je suis all'e d^iner au club. Il y a ici plusieurs clubs dans le genre de ceux de Londres et dont quelques-uns sont mont'es sur un pied tout `a fait grandiose. On y d^ine, on y joue aux cartes et on y trouve une collection de journaux russes et 'etrangers, livres, brochures, etc. Ce sont en ce moment les seuls points de r'eunion qu’il y ait, car la plus grande partie de la soci'et'e a d'ej`a quitt'e la ville. Le th'e^atre est peu suivi, les promenades sont aussi peu, bien qu’il y en ait des charmantes. Mais c’est la ville elle-m^eme, la ville dans son immense vari'et'e que je voudrais pouvoir te montrer, toi qui vois tout, que de choses ne verrais-tu pas ici! Comme tu sentirais d’influent, ce que les anciens appelaient le g'enie du lieu, planant sur cet entassement grandiose des choses les plus vari'ees, les plus pittoresques. Il y a je ne sais quoi de puissant et de serein, r'epandu sur cette ville.

Peste soit des interruptions. Il y a eu entre cette ligne et la pr'ec'edente une visite paternelle qui a dur'e une heure et demie et qui a mis en compl`ete d'eroute toutes les belles choses que j’avais `a te dire.

Ma chatte ch'erie, quand tu recevras cette lettre, je serai sur le point de quitter Moscou. Ainsi je pr'eviens qu’`a partir du 15 ao^ut tu feras bien de m’adresser tes lettres `a P'etersbourg, en les recommandant `a Stieglitz. Ici tout conspire `a abr'eger mon s'ejour, et je crois que mon p`ere lui-m^eme tout afflig'e qu’il sera de me voir partir, attend avec quelque impatience le moment o`u il pourra s’en aller d’ici. J’ignore, combien de temps je resterai `a P'etersbourg. Cela d'ependra des chances que j’y rencontrerai. Dans tous les cas j’esp`ere et je compte y avoir fini mes affaires assez t^ot pour ^etre rendu `a Tegernsee bien avant l’'epoque que tu as fix'ee pour entreprendre ton voyage de Paris. Je te d'efends par cons'equ<ent> de songer `a le faire seule. En attendant, soigne bien ta sant'e, cette sacr'ee sant'e qui te d'ebraie chaque instant. Mille tendresses les plus tendres `a ton fr`ere et `a sa femme. Il est entendu qu’elles sont accompagn'ees de tant de voeux pour l’excellent r'esultat de la grossesse*. Mes hommages `a Casimire et ajoute y, je te prie, quelque phrase spirituellement tendre que j’ai pas le temps d’'elaborer. J’avais encore un volume des choses dans la plume, mais gr^ace `a l’interruption elles s’y sont dess'ech'ees. Il n’y reste que deux baisers bien paternels pour Marie, le Herzbl"attchen, et un autre pour Dmitri. Tout `a toi, ma chatte.

Москва. 26 июля 1843

Милая моя кисанька, я был прав, предполагая, что взрыв моей досады ускорит прибытие твоего письма. Ибо драгоценное письмо твое от 8 числа, столь долгожданное, я получил вчера, два часа спустя после того, как отправил свое на почту. Мне с торжественным видом вручила его маминька. От души проклинаю, можешь мне поверить, новый приступ несносного ревматизма, который имел подлость напасть на тебя даже в мое отсутствие, и вполне согласен с тобою, что ему надо объявить войну насмерть, войну на полное уничтожение. А потому вполне одобряю твое намерение съездить в Париж. Но мне хочется, чтобы ты не уезжала раньше моего возвращения в Мюнхен, что, кстати сказать, произойдет довольно скоро. Ибо я надеюсь с Божьей помощью вернуться к тебе в сентябре.

Теперь уместно, думается мне, сообщить тебе некоторые подробности относительно моего житья здесь. Как тебе известно, мы приехали сюда 8-го, как раз в тот день, когда ты написала мне письмо. Это совпадение мне более чем приятно. Родители, предуведомленные о нашем приезде за несколько дней, сняли для нас в своем же доме квартиру в первом этаже*, о трех довольно хороших и чистых комнатах для нас, да еще с четвертою для верного Щуки; его комната примыкает к моей. Околоток, в котором находится дом, очень напоминает парижский пригород, но не столь убог и больше похож на деревню. В нашем полном и безраздельном распоряжении имеется экипаж и лошади.

Сестра моя с мужем живет по соседству*, и, должен признаться, меня приятно поразили комфорт и изящество их обстановки. К тому же они любят хороший стол, так что два-три раза в неделю у них обедает вся семья. Но и отцовская кухня несколько усовершенствовалась. Я тебе уже писал, что мой зять вполне реабилитирован в моем представлении. Он был очень полезен и услужлив в том важном деле, которое мы только что завершили, и одного того, как он предлагал свои услуги, было бы достаточно, чтобы отмести все подозрения, которые у меня зародились против него. Помимо всего, это человек большого ума и неисчерпаемой жизнестойкости. Что до сестры, которая вполне естественно должна интересовать тебя, раз по всеобщему мнению между мной и ею такое большое сходство, — то она в настоящее время переживает медовый месяц материнства. Ребенок поглощает ее всю целиком, он обещает стать со временем, может быть, и не красивым, но очень крепким мальчиком. Мать моя, как ты и предполагала, большею частью лежит, свернувшись на диване. Я прочел ей из твоего письма слова, относящиеся к ней, и она была ими весьма тронута. Она много расспрашивает о тебе и полюбила тебя по моим рассказам. Ее мечта — увидеть тебя в один прекрасный день во плоти, когда ты приедешь к ним в деревню вместе с м-ль Мари и Дмитрием, или, вернее, приедешь к себе, ибо теперь ты, сама того не ведая, стала русской землевладелицей, неограниченной властительницей трех-четырех сотен крестьян. Мне, право, очень жаль мою бедную мать. Невозможно любить своих детей с большим смирением, нежели она. Она едва решается высказать пожелание, чтобы я подольше побыл возле них, и не столько верит, сколько делает вид, что верит моим обещаниям опять свидеться с ними в будущем году. Что до отца, то он проявил в деле о наследстве столько обходительности, что вполне оправдывает мое всегдашнее о нем мнение, а именно, что его отношение к нам было простым недоразумением, и вызвано оно было нашим долгим отсутствием и присущей нам леностью. Я нахожу его теперь не таким старым, не таким слабым, каким он казался первое время. Его вкусы и привычки все те же и по-прежнему дают моему брату повод к язвительным насмешкам. Его-то, беднягу, я от души жалею, ибо ему приходится радоваться и благодарить за решение, принятое в отношении его, которое он в глубине души принимает как приговор к ссылке. Обычная твоя проницательность не обманула тебя, когда ты уверяла меня, что жизнь в России будет ему еще неприятнее, чем мне. В действительности так оно и есть. Столь нетребовательный за границей в отношении роскоши и удобств, он проявляет здесь во всем такие высокие требования и так страстно все осуждает, что даже в литературном фельетоне это бросилось бы в глаза. Зато он с большой нежностью и теплотой встречает каждое доказательство того, что ты его не забываешь; его стремление сохранить связь с тою жизнью, которую он вел возле нас, настолько в нем сильно, что, говоря о работах, которые он собирается предпринять в деревне, — он никогда не упускает случая упомянуть о будущности Дмитрия и любит высчитывать прекрасное состояние, которое мы с ним со временем Дмитрию оставим. Вчера он попросил прочесть ему твое письмо от начала до конца, и с твоей стороны будет очень мило, если ты как-нибудь напишешь ему одно из тех любезных писем, какие ты умеешь писать, когда бываешь в ударе. Хорошо было бы добавить к письму несколько строк для маминьки и для сестры. Но возможно, что этот шедевр уже не застанет меня в Москве.

Помимо семьи, имеются еще тетки, кузины и пр. и пр., которые в первое время всплывали передо мной как призраки, но мало-помалу они снова приняли обличье и оттенки действительности. Я встретил также несколько университетских товарищей, среди которых иные составили себе имя в литературе и стали действительно выдающимися людьми*. По вечерам часто бываем в театре. Здесь есть сносная французская труппа и столь хорошая русская, что я был поражен. Исключая Париж, нигде за границей нет труппы, которая могла бы соперничать с нею. Это, вероятно, расовая особенность, ибо такое же мастерство игры я наблюдал в польском театре в Варшаве.

27-го. Четверг

Милая моя кисанька, вот я снова пишу тебе. Но мысль, что между кончиком моего пера и первым взглядом, который ты бросишь на эти строки, простираются целых 18 дней и пол-Европы, — мысль эта более чем достаточна, чтобы охладить писательский пыл вроде моего. Человеческая мысль должна отличаться почти что религиозным рвением, чтобы не быть подавленной страшным представлением о дали. Вчера, расставшись с тобою, я пошел в клуб обедать. Здесь имеется несколько клубов в духе лондонских и некоторые из них поставлены прямо-таки на широкую ногу. Тут и обедают, и играют в карты; есть тут и целое собрание русских и заграничных газет, книг, брошюр и т. д. В настоящее время только в клубах и собираются. Ибо большая часть общества уже выехала из города. Театр посещается мало, также мало народу и на местах гуляния, хоть среди них есть и очень приятные. Но больше всего мне хотелось бы показать тебе самый город в его огромном разнообразии. Ты, умеющая разглядеть все, — чего бы ты только не высмотрела здесь. Как бы ты почуяла наитием то, что древние называли гением места, он реет над этим величественным нагромождением, таким разнообразным, таким живописным. Нечто мощное и невозмутимое разлито над этим городом.