Я молча наблюдал, как она натягивала сорочку, чтобы отправиться в долгий холодный путь в свою комнату. И хотя мои мысли все еще были полны чувства вины, обиды и замешательства, я увидел, как щеки Фебы вспыхнули от стыда, и на мгновение – возможно, впервые в моей жалкой жизни – попытался поставить себя на ее место.

Она не знала, что мне снилась Астрид, не знала, какую форму принимали эти сны. Феба знала только одно: мужчина, с которым она прошла долгий и кровавый путь, танцевал с ней в опасной близости, и когда она пришла к нему в темноте, он не оттолкнул ее, а притянул ближе. И теперь, несмотря на то что этот придурок выгнал ее из своей постели, у нее хватило духу извиниться.

– Это не твоя вина, – сказал я ей, когда она поднялась.

Феба посмотрела на меня жестким взглядом, поджав губы.

– Пожалуйста, – сказал я. – Тебе не обязательно уходить.

– Что ж, теперь я не могу остаться. Ты выставил меня полной дурой, Габриэль де Леон.

– Ты не дура. – Я медленно поднялся, выдерживая ее взгляд. – Прости меня. И останься.

– Милые Матушки-Луны, – вздохнула она. – Убирайся. Останься. Кисуня. Мадемуазель. Прям смена всех времен года в один чертов день, парень. Твоя проблема в том, что ты сам не знаешь, чего хочешь.

Я пожал плечами, не зная, что ей ответить. Я все еще мог увидеть свою жену, если бы постарался. В груди защемило, когда тени потеряли ее очертания, а аромат, который я чувствовал, растворился в темноте.

– Я хочу, чтобы она вернулась, Феба.

Тогда она немного смягчилась, и в суровом золоте ее глаз блеснула серебристая жалость.

– Я тебя понимаю, – вздохнула она. – Понимаю, что ты хочешь. Я тоже потеряла того, кого любила. Мне знакомо твое желание. То, как кровоточит сердце. Но я также понимаю, что жизнь коротка, а мир холоден, и тепло, которое я ощущаю сейчас, может быть последним, что я вообще смогу почувствовать. – Закатная плясунья покачала головой, гнев боролся с печалью. – Ради святых Лун, Габриэль, она ушла. Это не предательство – найти хоть каплю радости без нее. Я же не прошу тебя жениться на мне.

– Понимаю, – вздохнул я, проводя дрожащей рукой по волосам. – Знаешь, в большинстве случаев мне удается держать себя в руках. Иногда я даже вспоминаю их обеих и улыбаюсь. Но я все еще вижу ее во сне, Феба. Не так часто, как когда-то, но… Когда она приходит ко мне, она приходит так нежно, так красиво, так чудесно… Даже не знаю, как я мог так ошибиться, приняв тебя за нее.

Феба нахмурилась, отбросив огненную косу с глаз.

– Ни одна женщина не воспримет эти слова как комплимент.

– Нет, я не это…

Она направилась к двери, а я в мгновение ока пересек спальню и схватил ее за руку. Но в спешке проявил неосторожность, и когда серебро на моей ладони коснулось ее кожи, она зарычала от боли и с проклятием вырвалась.

– Смотри, что делаешь, ЧЕРТ ТЕБЯ…

– Прости, – сказал я, поднимая ладони и отступая назад. – Прости меня, Феба.

Она уставилась на рубец, который оставила у нее на теле моя эгида, оскалив острые зубы. Напоминание о вражде между нашими видами, о ненависти: простое прикосновение моей руки – яд для нее.

– Знаешь, а ведь ты неправ, – отрезала она, сверкнув глазами. – Я и есть чертова дура. Дура, которая забыла, откуда она родом. Кто она и кто ты. В горах ты говорил правду. Я должна была оставить тебя в том проклятом снегу и обратиться за помощью к своим сородичам. Мне нечего здесь делать, и уж точно нечего делать с такими, как ты.

Она сплюнула на пол, как будто хотела избавиться от моего вкуса.

– До скорого. Угодник-среброносец.

– Феба…

Дверь хлопнула, и я вздрогнул от этого громового раската.

Оставшись один во мраке.

В холоде. В несчастье.

И снова в полном одиночестве.

– Отличная работа, де Леон, – вздохнул я. – Просто. Чертовски. Замечательно.

VI. Подавать холодным

Высоко в одинокой башне Суль-Аддира Габриэль де Леон медленно наклонился вперед, наполняя свой кубок вином. Жан-Франсуа изучал черты лица последнего угодника-среброносца, его глаза цвета стали и острый, как меч, подбородок, характерные шрамы на татуированной коже.

– Ты определенно умел найти подход к женщинам, де Леон.

– Думаю, скорее они умели найти подход ко мне.

– Возможно, – усмехнулся вампир. – И все же, боюсь, я не пожелал бы того, что у тебя с ними происходило, даже злейшему врагу.

Габриэль нахмурился, поигрывая кубком с вином.

– Знаешь, эта поговорка всегда казалась мне странной. Я не пожелал бы такого и злейшему врагу. Предполагается, что она описывает неописуемую боль, oui? Как будто, отказываясь желать ее тому, кого ты презираешь больше всего, ты ставишь ее – самую сильную боль, которую ты когда-либо испытывал, – на ступень выше всего остального. Это очень странно. Возможно, я подлый говнюк, холоднокровка, но мысль о том, что мои враги тоже страдают от боли, которую пришлось пережить и мне, позволяет мне немного легче дышать.