— Какая хрень! — Обхватив ладонями ее лицо, я наклонился ближе, прижался лбом к ее лбу. — Это полная хрень, Шаннон! — повторил я сердито, глядя ей в глаза. — И я не хочу, чтобы ты еще когда-нибудь это говорила, хорошо?

Сопя, она кивнула и обхватила меня за талию.

Могучий инстинкт защитника с ревом пробудился во мне, и все мое существо требовало, чтобы я сделал именно это — защитил ее. Каким-то способом. Любым способом.

Я быстро огляделся вокруг, обдумывая следующий шаг, прежде чем признать себя побежденным.

— Идем, — сказал я, беря ее за руку. — Пошли.

Помня, что ключи от машины Гибси лежат у меня в кармане, я повел ее к серебристому «форду-фокус». Шаннон молча шла рядом, не задавая вопросов. Она просто идет за мной. Это было такой откровенной демонстрацией ее неприкрытой беззащитности, что я испугался. Я мог завести ее куда угодно, но, когда я открыл машину, она молча села на пассажирское сиденье без единого слова.

Молча повернувшись, я захлопнул ее дверцу, обошел машину и сел за руль. Пристегнув ремень, я отодвинул сиденье до упора назад и поставил ноги на педали. Осторожно нажав на них, я проверил, как это усилие откликается в моих мышцах.

Неплохо.

Повернув ключ зажигания, я включил мотор, «дворники» и медленно задом выехал с парковочного места, которое Гибси успел занять утром.

— Нас арестуют? — спросила Шаннон, нарушив молчание, когда мы уже ехали по длинной, окруженной деревьями подъездной дороге. — За угон?

— Нет, Шан, не арестуют, — усмехнулся я, останавливаясь у главных ворот. Посмотрев на индикаторы, я наклонился над рулевым колесом и проверил дорогу по сторонам. — Я отправлю Гибси сообщение, попозже.

— А... — Кивнув, она сложила руки на коленях. — Ладно.

Выехав на шоссе, я переключился на третью скорость, потом на четвертую и наконец на пятую, когда спидометр уравнялся с моим ощущением свободы.

Впервые за все эти недели я ощутил, что контролирую ситуацию, и нажал на педаль, заставляя «фокус» Гибси мчаться на пределе и желая при этом оказаться в моей «ауди».

В отличие от прошлых разов, Шаннон не жаловалась на скорость. Вместо этого она опустила стекло и прижалась щекой к дверце, мягко улыбаясь ветру, бившему в лицо.

Мы не могли вернуться домой к Шаннон, потому что, помимо запрета перешагивать их порог, я мог серьезно покалечить ее брата; и мы не могли поехать ко мне, потому что, как только я повернул бы к дому, моя мать, скорее всего, покалечила бы меня.

Один из лучших моментов жизни на южном побережье Ирландии — вы всегда находитесь рядом с водой, так что я выбрал прибрежную дорогу и вовсе выехал из Баллилагина. Была половина девятого утра, и, кроме какого-нибудь старика с собакой, мы нашли бы на берегу только мир и покой.

— Не хочешь спросить, куда мы едем? — сказал наконец я, покосившись на Шаннон и снова сосредотачиваясь на узкой ухабистой дороге.

— Нет, — тихо ответила она.

— Нет? — Я вздернул брови. — Почему нет?

Она широко открыла глаза, повернувшись ко мне.

— Потому что я тебе верю.

Ну охренеть...

Я взял ее правую руку и положил себе на колено.

Несколько часов спустя мы с Шаннон были уже, пожалуй, на сотом круге прогулки по пляжу, и я старался не вспоминать о своем желудке. Я еще утром, почти сразу после приезда к колледжу, съел все, что взял для обеда — протеиновые смеси и прочее, — и все еще просто умирал от голода. Я списывал это на морской воздух, поскольку был уверен, что не мог сжечь столько энергии — настолько много, чтобы вожделеть мяса, — ну разве что близость Шаннон требовала от меня слишком больших усилий. Сердце определенно именно так и думало, судя по тому, как оно колотило в груди, словно молот. Или, возможно, это нервное напряжение вызвало такой голод? Блин, я никогда не был обжорой на нервной почве, но, видит бог, эта девчонка творила странные вещи с моим организмом.

Шагая рядом с Шаннон, я заставлял ноги двигаться, сосредоточившись на том, чтобы ставить их одну перед другой. Она не комментировала ни мою походку, ни мой жалкий вид, когда я неловко ковылял рядом с ней, заставляя работать скованные мышцы.

Время от времени я прощупывал почву, отставая от Шаннон или незаметно отходя от нее на несколько футов, чтобы не дотянуться рукой, и делал вид, будто смотрю на что-то, сдерживал дыхание и ждал, что сделает она. А она каждый раз осторожно подходила все ближе и ближе, пока не оказывалась бок о бок со мной. Я повторил это не меньше четырех раз, чтобы убедиться: она хочет именно этого — быть рядом; потому что иногда меня пугало непонимание — непонимание того, что происходит в ее голове.

А еще она сама время от времени останавливалась на пару минут, чтобы подобрать ракушку или сделать вид, что поправляет колготки, — но понимал, что это все чушь. Она давала мне передохнуть. Она останавливалась, чтобы я мог перевести дух.

Нас поливало дождем, но, похоже, это ничуть не беспокоило Шаннон. Она была совершенно довольна тем, что находилась здесь, со мной.

И она снова стала разговаривать: отвечала на любой дурацкий вопрос, какой я только мог измыслить, пока мы брели бок о бок по камням и влажному песку. Чем более нелепыми и бессмысленными были вопросы, тем больше Шаннон расслаблялась, так что я спрашивал ее обо всем, от того, что она предпочитает — «Найк» или «Адидас», до ее взгляда на теорию большого взрыва, и наконец она уже смеялась и беспечно болтала. Я пускал в ход любую чушь и каждое воспоминание, лишь бы сохранить улыбку на ее лице, и ни разу не допустил, чтобы в разговоре возник ее отец. Она не хотела говорить о своей семье, и, если честно, я тоже не хотел.