Мама покачала головой:

— Нет, милый.

— Тогда что? — резко спросил я. — Что она обо мне говорит?

— Она кое-что сказала твоему папе, — ответила она. — Кое-что такое, из-за чего мы с ним не считаем возможным позволить тебе туда ездить...

— Что именно?

— Послушай, Джонни, тебе необходимо какое-то время держаться в стороне, — сказала она наконец, уже не обдумывая каждое слово. — Я не говорю «навсегда», просто, пока все не успокоится, тебе лучше не приближаться к этой семье.

Какого хрена она обо мне наговорила?

— Я ничего плохого не сделал, мама! — Я был на грани. — И что бы она ни болтала, это херня!

— Джонни, давай ты немного поспишь и мы все обсудим утром, — предложила мама, избегая моего взгляда. — Тебе нужно отдыхать. Ты измотан.

Ну да, я был измотан; терпение мое кончилось.

— Мам? Что она сказала?

— Поспи, милый, — только и ответила она. Мама уже собралась закрыть за собой дверь, когда вдруг остановилась. — Ох, чуть не забыла... — Сунув руку в карман фартука, она достала маленький сложенный листок бумаги. — Нашла, когда стирала твою одежду после Дублина. — Вернувшись ко мне, она протянула мне листок. — Ты чудесный мальчик. — Она с улыбкой погладила меня по щеке и снова повернулась к двери. — Я горжусь тобой, — добавила она, закрывая дверь.

Я растерянно развернул листок и уставился на него, чувствуя, как буря эмоций шарахнула прямо в грудь.

ШАННОН «КАК РЕКА». СОГЛАСНА ЛИ ТЫ БЫТЬ МОИМ ДРУГОМ?

Договор о дружбе.

Господи боже.

Снова аккуратно сложив листок, я засунул его в ящик прикроватного столика и вздохнул.

«Пусть с тобой все будет хорошо, — мысленно молился я. — Пожалуйста, пусть с тобой все будет хорошо, Шаннон „как река“».

11

ДОРОГА ДОМОЙ

ШАННОН

Я всегда чувствовала себя неустойчиво. Большую часть жизни я пребывала в постоянном беспокойстве, пытаясь и не умея предсказать следующий неудачный шаг, который приведет к боли и отчаянию.

Когда днем в четверг я стояла в дверях комнаты своего детства, я чувствовала себя куда более слабой и нерешительной, чем когда-либо прежде, потому что не могла предвидеть опасность. Я лишь знала, что она затаилась где-то рядом.

Мое тело напряглось, инстинкт самосохранения кричал, что я в опасности. Совершенно без сил, я оглядела свою комнату и отметила, что выглядит она точно так же, как всегда: маленькая, чистая и аккуратная.

— Я хочу здесь что-нибудь поменять. — Даррен обошел меня и поставил на мою узкую кровать сумку с вещами из больницы. — Покрасить, сменить занавески. Новое покрывало на кровать. Все, что захочешь, Шаннон. Только скажи, какие цвета хочешь, и я все сделаю.

А как насчет новой жизни? Или новой семьи? Или просто немного внутреннего покоя?

— Да все в порядке, — ответил я все еще хрипловатым голосом. — Не нужно ничего покупать.

Заставив свои ноги двигаться (а это оказалось непросто с тех пор, как я перешагнула порог входной двери), я подошла к кровати и села.

И тут же автоматически вспомнила, как Джонни, растянувшись на моей кровати, объяснял мне математику. Я почти улыбнулась, но тут же совершила ошибку, взглянула на стену возле двери, и мое единственное хорошее воспоминание об этом доме развеялось в воздухе, сменившись воспоминанием о том, как отец швырнул меня в стену так, что от моей головы осталась вмятина на штукатурке. Мне тогда было семь, и я отказалась отдать ему деньги, полученные в подарок на Святом причастии. Да, это была ошибка. За которую я заплатила деньгами и собственным телом.

— Ты в порядке? — спросил Даррен, отвлекая меня от мрачных мыслей. — Шаннон?

— А где все? — спросила я, отгоняя воспоминания.

— Мальчики у бабушки, — объяснил он. — Я не мог взять их с собой, когда поехал забирать тебя, а мама на занятиях у Патриции.

Патриция — приставленный к нам социальный работник, а занятия — группа по изучению родительских навыков.

Я чуть не вытаращила глаза, услышав это. Чему они собирались научить там маму? Тому, как не позволять мужу избивать детей? Тому, как не пропадать на несколько дней и не оставлять детей без еды? Как не валяться неделями в постели, предоставляя нам самим заботиться о себе?

Обычный здравый смысл учит таким вещам.

Конечно, социальные службы просто не знали всего этого. Они хлопотали вокруг «бедной, измученной жены, отчаянно пытающейся уберечь детей», — именно это до посинения репетировал с нами Даррен. Я поморщилась при мысли, как он проговаривал эту речь для младших братьев. Должно быть, они совсем запутались.

«Она такая же жертва, как и все мы», — твердил Даррен.

В каком-то смысле я была с ним согласна, или по крайней мере соглашалась раньше. Но потом наступил момент, когда я переставала искать матери оправданий, и этот момент пришел и миновал уже давно.