— Друг, с которым тебя застал в раздевалке учитель, когда твоя юбка была задрана до талии?

Я покраснела, как свекла. Будь ты проклят, Малкахи!

— Мы целовались, — выдавила я. — Вот и все.

— Я не сужу тебя, Шаннон, но я сомневаюсь в твоем суждении. Это другое дело, — поспешил сказать Даррен. — Любой в твоем положении, кто пережил жестокие травмы и пренебрежение, мог бы с легкостью отдаться чему-то, к чему ты не была готова эмоционально, потому что испытала вкус привязанности. И... — осторожно добавил он, — очень легко воспользоваться человеком в таком состоянии.

— Ты так не прав насчет него...

— Просто послушай меня, ладно? — снова перебил он. — Я это говорю не для того, чтобы причинить тебе боль. Я просто хочу, чтобы ты осознала. — Он теперь говорил мягким и ласковым голосом, но его слова были покровительственными, и меня от них тошнило. — Тебе шестнадцать, — продолжил Даррен. — Ты прошла через ад и тут вдруг натыкаешься на парня, и он говорит тебе всякие правильные вещи, заставляет тебя почувствовать себя живой и желанной. Я это понимаю, Шаннон, да. Мы все через это проходили. Но тебе необходимо отступить на шаг назад, подумать о том, что ты делаешь и почему ты все это чувствуешь, прежде чем прыгнуть в пропасть, откуда не сможешь вернуться. Я не хочу, чтобы ты сделала что-то такое, о чем позже пожалеешь.

— Ты ничего не понимаешь, — прошептала я.

— Понимаю. Да и любой бы понял во все времена. Тебе кажется, что ты влюблена. Ты убедила себя в том, что этот юноша — тот, кто спасет тебя. Но это не настоящее. Это гормоны и трудности роста. — Даррен снова грустно вздохнул. — У всех подростков эмоции зашкаливают, а у тебя особенно из-за того, что тебе пришлось вынести.

— Поверить не могу, что ты правда все это говоришь, — прошипела я, чувствуя, что на меня напали. — Именно ты!

— Это травматическая привязанность, — продолжил Даррен. — Возможно, не полностью, но ты определенно слишком цепляешься за него.

— Потому что я люблю его! — рявкнула я, выходя из себя.

Осознав, что именно я сказала, я заморгала, мне захотелось взять свои слова обратно, но я преисполнилась решимости.

— Я люблю его, — повторила я, на этот раз тверже. — И это не имеет никакого отношения к травмам или к моей семье и ко всему прочему!

— Ты ребенок, Шаннон, — мягко возразил Даррен, снова умаляя меня. — Ты даже не знаешь пока, что такое любовь.

— Все сказал? — бесстрастно спросила я, чувствуя, как подступают слезы. — Тогда можешь уходить.

Даррен остановился в дверях на долгую минуту, глядя на меня так, словно хотел добавить что-то еще, но промолчал. Наконец он кивнул и повернулся, чтобы выйти.

— Я буду внизу, если что.

12

Я ОДНА

ШАННОН

Я вернулась из больницы домой меньше недели назад, а наш новый семейный союз уже начал трещать по швам. Мама отстранилась, и когда была не на работе, в основном закрывалась в своей спальне или сидела на кухне как зомби, курила и смотрела в пустоту. Нам это было не в новинку, но без Джоуи, который все уравновешивал, дом погружался в анархию.

Похоже, не имело значения, что говорил или делал Даррен; Олли и Тайг его не слушали и постоянно ему перечили. Даже маленький Шон сопротивлялся новому укладу. Он ни слова не произнес с тех пор, как папа исчез. Я знала, что Даррен старался, и отчасти даже жалела старшего брата, но моя неизменная преданность Джоуи была сильнее.

Джоуи уже несколько дней не приходил домой, и с его вопиющим отсутствием в повседневной жизни младших братьев, без привычных вещей они терялись и бунтовали. Мне казалось, что Даррен уже жалеет о том, что вернулся домой. Он просто изнемогал под тяжестью роли, которую на себя принял, тонул в счетах и долгах, беспечно накопленных родителями, и задыхался от ответственности за младших детей и слабую мать.

Помимо встреч с адвокатами, консультантами, визитов социальных работников и полицейских, нужно было возить мальчиков на тренировки и матчи почти каждый вечер. Это были неотменяемые дела, и даже с помощью бабушки всего было слишком много для одного человека.

Давление было огромным, и без Джоуи, который мог бы все уладить, как делал всегда, и направить Даррена в нужную сторону, трещины разрастались, а терпение лопалось.

Единственное хорошее в этом бардаке было то, что наш отец по-прежнему отсутствовал. А хуже всего — то, что в глубине души я знала: мама по нему тосковала. Она тосковала по человеку, который превратил нашу жизнь в убожество. Так что я не слишком надеялась, что мы проживем без него хоть сколько-нибудь долго.

Без телефона и без Джоуи я никак не могла связаться с внешним миром. Четыре месяца назад я бы об этом не волновалась. Четыре месяца назад я была бы рада свернуться клубком под одеялом и спрятаться от большого злобного мира. Но это было до Томмена. Это было до Джонни.

Я понимала: со мной что-то происходит, глубоко в сознании что-то меняется, и впервые в жизни я ощущала несогласие. Мне словно хотелось сбросить цепи, державшие меня в этом доме, и освободиться. Я понятия не имела, откуда взялось такое желание, но оно было, и было реальным, и подстрекало меня встряхнуться и дать сдачи. Стать храброй и изменить свою жизнь.