Я нахмурился:

— Когда ты говорила об этом с Туми?

Мама взорвалась:

— Я ему позвонила после того, как Шаннон мне все рассказала, — перед тем, как вернулась в Лондон.

Я уставился на нее:

— Почему?

— Потому что я твоя мать и имею право знать обо всем, что происходит в школе с моим ребенком, — резко произнесла она. — Я знала, что та женщина создает тебе проблемы. И я знала, что тебе грозят отстранением от занятий, потому что она этого требует... что они тебя обвиняют в буллинге! — Мама сжала в кулаки свои маленькие ручки. — Может, мне и не нравится регби, но как они посмели ставить по угрозу все, ради чего ты работал, из-за несчастного случая? Это совершенно неприемлемо! У школы нет права так с тобой поступать, и нет оснований. Я более чем понятно объяснила все твоему директору. — И, усмехнувшись, она добавила: — А до этого я пригрозила лишить Томмен вас обоих — и тебя, и наших щедрых пожертвований.

— Ох, боже, мам! — Я раздраженно провел рукой по волосам и, уставившись в потолок, застонал. — Но как ты и сама знаешь, она только слегка до меня дотронулась!

— Она подняла на тебя руку! — гневно возразила мама. — Она толкнула тебя! Она угрожала тебе! Она сорвала на тебе злость. Может, это и допустимо в ее собственном доме, но уж никак не в моем!

Я вскинул брови:

— И это говорит женщина, которая дает мне подзатыльники!

— Это из любви, — уточнила мама. — Ты упускаешь главное.

— Отлично, — сдался я. — И в чем главное?

— Главное, милый, в том, что у нее не было права обращаться с моим сыном так, как она это сделала. У нее нет данного Богом права требовать чего-то в отношении тебя. Это моя работа. Ей нужно сначала проверить, насколько прочны стеклянные стены ее собственного дома, прежде чем бросать камни в мой. Твой отец, конечно же, не скажет ей ничего такого, он слишком дипломатичен. — Фыркнув, она добавила: — Он все же калчи6.

Я усмехнулся:

— Думаю, он все же адвокат, мам.

Мама снова возмутилась:

— Знаешь, если бы твой отец провел тридцать шесть часов на спине, выталкивая из себя все твои восемь фунтов и двенадцать унций, он бы реагировал иначе.

— Боже мой... — Я содрогнулся, ярко вообразив сцену моего появления в этом мире. — Спасибо за картинку.

Мама хихикнула.

— Знаю, ты думаешь, что я слишком придирчива, но я не могу иначе. Таковы уж матери. Мы придираемся, и тревожимся, и постоянно защищаем, до последнего дня. — Она наклонилась ко мне и прижалась щекой к моему плечу. — Ты мой малыш, Джонни. — Она тяжело вздохнула. — Может, ты и выше меня ростом теперь, но что бы ни случилось, как бы далеко ты ни ушел в жизни, ты всегда будешь мой малыш.

— Ты знаешь, что я тоже тебя люблю, — пробормотал я, смущенный и слегка растерянный. — Ты бесишь меня большую часть времени, но без тебя я никто.

— Я знаю, милый. — Мама похлопала меня по руке. — Я знаю.

— Пожалуйста, не надо ненавидеть Шаннон из-за всего этого, — попросил я едва слышно. — Я понимаю, ты злишься на ее мать, но не надо переносить это на Шаннон.

— Ох, боже, у меня нет ненависти к Шаннон, любовь моя! — поспешила успокоить она меня. — Шаннон — милая девочка, а я никогда не стала бы судить ребенка из-за его родителей. — Она погладила меня по спине. — В конце концов, твои бабушка и дед Кавана никогда не судили меня за то, откуда я взялась.

— Верно.

Семья моей матери была колоритной, мягко говоря. Ее таскали с места на место, буквально перекидывали из дома в дом разнообразных родственников, пока наконец в шестнадцать лет ей все не надоело и она не сбежала из Дублина. Без единого пенни в кармане, желая только избавиться от родни, она тайком забралась в автобус компании «Эйран» и вышла в Корке. Потом автостопом доехала до Баллилагина и очутилась на ферме моих бабушки и дедушки с серьезными проблемами в отношениях с людьми и с желанием зарабатывать на жизнь. Четыре года спустя она уже жила в Лондоне, училась в колледже и была замужем за моим отцом.

— Но я скажу еще вот что, — добавила мама, толкая меня плечом. — Если Мэри Линч решит устроить тебе проблемы, ей придется сначала иметь дело со мной.

— Мам, — я покачал головой, тяжело вздыхая, — я не защищаю эту женщину, но она, возможно, проецирует... Они все сейчас в такой мясорубке...

— Я понимаю, Джонни, — согласилась мама. — Понимаю, милый. Я совершенно не представляю, что должны чувствовать ее несчастные дети. — Встав, мама расправила свой фартук и закончила: — Но она не будет проецировать все это на тебя. — Мама прищурилась. — Только через мой труп.

— Я хочу завтра туда вернуться. — Я наблюдал за мамой, которая ходила по комнате, собирая разбросанную по полу одежду. — В больницу.

Мама никак не отреагировала.

— Мам, — настаивал я. — Я должен вернуться.

Она наконец тяжело вздохнула:

— Я не хочу, чтобы ты вообще оказывался поблизости от той женщины, Джонни. Только не тогда, когда она возводит на тебя напраслину и обвиняет.

— Я не ради нее должен, — огрызнулся я, ощетиниваясь. — Ради Шаннон... Погоди. — Я всмотрелся в нее. — О чем ты, какие обвинения? Ты снова о том дурацком мяче? Я ведь уже объяснял, это был просто чертов несчастный случай.