— Да?

— Мм...

— Ненавижу, когда мне врут, мам, — добавил я, слишком уж сильно опираясь своим немалым весом на ее худощавое тело. — А она всегда мне врет.

Я почувствовал знакомый аромат, наморщил нос и сжал губы, стараясь побороть онемение лица.

— Мне нравится, как ты пахнешь, мам. — Я снова принюхался, вдохнул этот запах. — Как дома...

— Жан-Поль Готье, — ответила мама, толкая дверь моей палаты. — Те же, что всегда.

— Приятный аромат, — сказал я, кивая сам себе, когда мама буквально втащила меня в палату.

— Рада, что тебе нравится, — усмехнулась мама.

— И что мне полагается делать? — Я нахмурился, сквозь туман глядя на кровать и на маму, которая выровняла простыню и поправила матрас. — Спать?

— Да, тебе полагается спать, милый, — заботливо подтвердила она. — Утром все станет намного яснее.

Я снова наморщил нос:

— Я проголодался.

— Ложись спать, Джонатан.

— Мне больше не нравится Дублин, — пробормотал я, падая в постель. — Здесь меня уморят голодом. — Я закрыл глаза, тело растеклось на матрасе. — Да еще вся эта сучья наркота...

Я почувствовал, что меня укрыли, и потом — нежный поцелуй в лоб.

— Спи, милый.

— Отец, — пробормотал я, засыпая. — Ненавижу это слово.

3

ДЫШИ

ШАННОН

— Шан, ты меня слышишь?

Джоуи?

— Я здесь, рядом!

Я не вижу тебя.

Я почувствовала, как мою руку сжала другая рука.

— Только оставайся со мной, ладно?

Мне страшно.

— Пожалуйста, не бросай меня...

Я и не хочу.

— Мы почти приехали.

Приехали куда?

— Ты только дыши, ладно?

Не дай мне умереть здесь, Джоуи.

— Она дышит? Ифа... малышка, она дышит?

Пожалуйста...

— Не знаю, Джо... здесь столько крови...

Помоги мне!

— Только помоги ей... — (Всхлипывание.) — Ко всем херам! Заставь ее дышать!

Я не хочу умирать...

4

ОСОЗНАНИЕ И ЭФФЕКТ РАЗОРВАВШЕЙСЯ БОМБЫ

ДЖОННИ

Когда я проснулся в понедельник утром, голова была ясной, зато боль — безумной.

Но независимо от того, насколько сильной была боль, я знал, что жаловаться не стану. Потому что тогда они почти наверняка мне что-то вколют.

Обезболивающее в жидком виде, текущее по венам... нет, это плохая идея.

Серьезно, после операции я был почти не в себе, обдолбан в хлам, и все потому, что каждый раз, когда чертов доктор или медсестра заходили меня проверить, они считали необходимым нажать на чертову кнопку и вогнать еще больше безумия через иглу, воткнутую мне в руку.

Если верить целой команде врачей, с которыми я повидался рано утром, мне было лучше — если не считать дырок в теле после операции; в субботу я был слишком подавлен и несговорчив, я выдергивал иглы и пытался сбежать из больницы, так что безопаснее было держать меня под частичной седацией, чтобы я мог отдохнуть и поправиться.

Родители и Гибси все выходные приходили меня навещать, но я был не в себе, болтал ерунду, бредил, как слабоумный лунатик, кричал что-то об отце и мячах для регби.

Да, это было чертовски неловко.

И я радовался тому, что ничего не помнил.

Впервые за сорок восемь часов я чувствовал, что правда проснулся. Я поднялся и встал, не обращая внимания на стреляющую боль в бедрах, и потянулся к телефону на тумбочке. К счастью, у кого-то хватило ума поставить его на зарядку.

Не глядя на тарелку с едой на подносе на кровати, я поморгал, прогоняя сон, и стал пролистывать миллион пропущенных звонков и сообщений, полученных после того, как вечером в пятницу моя жизнь разлетелась в клочья.

Четыре пропущенных звонка и одно голосовое сообщение от тренера Деннехи.

Черт...

Я содрогнулся при мысли о том, что он должен был мне сказать.

Решив не быть мазохистом, я стал просматривать остальное.

Три сообщения от Фили. Пять звонков от Хьюи. Пара десятков сообщений от парней из колледжа. Еще миллион от ребят из школы. От моего психотерапевта. Звонок от Скотта Хогана, это приятель из Ройса. Еще несколько звонков от ребят из клуба в Баллилагине. Еще больше незнакомых номеров или тех, что я не счел нужным сохранить в контактах. Два от мистера Туми, директора Томмен-колледжа. Один от тренера Малкахи. Семь сообщений и двенадцать звонков от Беллы.