— Я уже тобой горжусь, дурак ты здоровенный! — фыркнула мама, смахивая слезы. — И это никакого отношения не имеет к твоему проклятому регби.

— Приятно слышать, — пробормотал я.

— Ладно, хватит доводить меня до слез, — сказала мама с натянутой улыбкой и встала. — Как ты себя чувствуешь?

— Отлично, — осторожно ответил я. — Я ведь уже говорил.

— Морально, — уточнила она, придвигая ко мне поднос с едой. — Я хочу знать, что ты чувствуешь в глубине души. — Развернув салфетку, она положила ее на мои колени и налила чай в чашку. — Ешь, Джонни, милый. Кушай, и твой малыш поправится.

— Страшно, — выдохнул я, хватая вилку. — Морально я хер знает как испуган, мам.

— Эй, выбирай выражения, — выбранила она меня, шлепая по затылку той самой левой рукой, от которой я уворачивался большую часть своей жизни, как в сраной «Матрице». — Ты уже не накачан лекарствами!

Прикусив язык, я сунул в рот остывший кусок бекона и стал энергично жевать.

— Хороший мальчик, — похвалила мама, ероша мои волосы.

Милый Иисус, спаси меня.

Прошу, спаси меня от этой ужасной женщины...

— Как тут наш герой?

до меня долетел знакомый голос Гибси, давая долгожданную передышку от женщины, нависающей надо мной, как чертов вертолет.

— Нормально, — ответил я, встречаясь взглядом со стоявшим в дверях палаты обормотом со светло-каштановыми волосами, своим лучшим другом и сообщником в преступлениях с самого детства.

— Доброе утро, Джерард, — радостно защебетала мама. — Хорошо спал, милый? Я утром оставила у тебя под дверью свежую одежду... — Мама умолкла и быстро оглядела Гибси с головы до ног, потом одобрительно улыбнулась. — Хорошо, что ты ее нашел. Бежевый цвет тебе очень к лицу, дорогой.

— Нашел, мамочка Ка, — ответил Гибси с самой сладкой улыбкой. — Вы очень добры ко мне.

Я закатил глаза.

— Ну, я оставлю вас, мальчики, дам возможность поболтать.

Чмокнув меня в макушку, мама пошла к двери, где получила от Гибси поцелуй в щечку.

— Я буду в столовой, если вдруг понадоблюсь.

— Обожаю эту женщину, — заявил Гибси, когда мама ушла.

Я прищурился:

— Знаешь, вилкой тоже можно убить.

— Она такая чертовски...

— Договоришь — и останешься без глаз, — предупредил я, держа вилку, как копье.

Гибси хихикнул:

— Как ты себя чувствуешь?

— Как будто в пятницу вечером меня грузовик переехал.

— Это хорошо, да?

— Не начинай, Гибс! — Расслабив плечи, я схватил сосиску и откусил кусок. — Я еле живой от боли, и мне кажется, что я месяц не спал. Сегодня не до шуток.

— Ладно, по крайней мере аппетит это тебе не испортило, — заключил Гибс, оглядывая огромную тарелку с беконом, сосисками и тостами.

— Не осуждай меня, — проворчал я. — Мне яйца разрезали ножом. — Проглотив сосиску, я потянулся к бекону. — Я заслужил порцию жира.

Гибси состроил гримасу:

— Справедливо.

— Да, — невозмутимо произнес я. — Знаю.

— Итак? — вопросительно произнес Гибс, глядя на меня с едва скрываемым волнением. — Ты можешь сказать, что уже полностью пришел в себя?

— К несчастью, — пожал плечами я.

Гибси кивнул:

— А твое сердце?

— Ты о чем? — прищурился я.

— Бум, бум, сраный бум — этого больше нет?

— Нет, — медленно ответил я, понимая, что каким-то образом сам себя загоняю в ловушку, но не представляя, где засада. — Все в порядке.

— Блестяще! — воскликнул Гибси. — Потому что это чересчур — мне было не справиться. У меня просто все кипит внутри, чел. Серьезно, я ночь не спал от волнения. Дожидаться, пока ты очнешься от своего кайфа, было почти как дожидаться рождественского утра... а ты же знаешь, как я люблю Рождество.

Да чтоб тебя...

— Продолжай, — махнув рукой, потребовал я. — Договаривай.

Гибси, явно пребывая в восторге, прошелся по комнате, потом сел в ногах моей кровати. Откашлявшись, он сказал:

— Прежде чем я начну, должен попросить тебя определиться, где мы должны устроить мальчишник.

Я разинул рот:

— Что?

— Подумываю о Килкенни, — продолжал он беззаботным, веселым тоном. — Но можем отправиться и в Килларни, если предпочитаешь место поближе к дому.

— Что за хрень ты несешь?

— Ну, забавно, что тебе приходится спрашивать. — Усмехаясь, он устроился поудобнее и вывалил такое, что уже не лезло ни в какие ворота: — Ты же обручен, или помолвлен. Я не слишком разбираюсь в терминах... хотя, если верить тебе, ты уже женат.