Правая нога проваливается в ямку. Распахнув руки, снова падаю ничком.

– Не уйдешь, тварь. – Злобный хрип впивается в затылок. А следом удар. Всё покрывает тьма.

***

Я сижу на полу в гостиной этого сраного дома, который ненавижу до тошноты. Высокий ворс жемчужно-серого ковра приятно ласкает ладонь, но я-то знаю, сколько времени нужно, чтобы отмыть его от пролитого виски и блевотины.

Кривлюсь, заливаю в рот очередную порцию алкоголя. Сначала было пиво, потом сладкий ликёр, теперь водка, оставшаяся с какой-то вечеринки. Не всё ли равно? Лишь бы перестать ненавидеть и бояться. Перестать чувствовать.

Сначала за панорамными окнами гаснет солнечный свет, потом – уличные фонари, и комната погружается в зыбкий тревожный полумрак. Я зажигаю свечу. Руки с трудом слушаются, и я попадаю зажигалкой по фитилю не с первого раза. Обжигаю пальцы. Матерюсь. По-русски, мать вашу, по-русски!

В этом доме я никогда не чувствовала себя в безопасности. Слишком тонкие стены, слишком много стекла. Вспоминаю наши посиделки на тесной кухне хрущевки. И свечи, которые зажигал Петя. Он всегда любил огонь. Будь то костёр, печка или свеча. Мечтал о камине.

– Петь, а у меня есть камин. Но мы его никогда не разжигаем. Я бы хотела знать, как ты сейчас выглядишь, старик. Нет-нет, без обид. Мне всегда нравилась твоя седина, твой умудрённый опытом облик. Лицо в морщинах, узловатые руки, крепкое, пахнущее чистотой тело. Я бесилась, когда ты в два счёта клал меня на лопатки в любом споре. Бесилась, что ты умнее, старше, опытнее меня. Спокойнее, мудрее. Лучше. Господи, ты всегда был лучше меня! Только поэтому я оставила тебе свою дочь. Только поэтому.

Водка кончается. Больше в этом доме нечего выпить. Я пытаюсь встать, падаю. В колене хрустит. Ползу. Оказавшись напротив зеркала, смотрю на своё отражение.

Сфокусировав взгляд, пугаюсь. Заплывшее синяками, опухшее лицо. Глаза как щёлочки. Руки и ноги – спички.

Спички. Чёрт, свеча!

Где-то за спиной огонёк лижет газету на журнальном столике. Но у меня не хватает сил доползти обратно. Криво улыбнувшись зеркалу, я машу на прощание самой себе рукой и падаю на пол. Меня тошнит.

***

– Галя?

Я не верю глазам. Моргаю. Но сердце уже, на секунду остановившись, бьётся чаще. Это она.

Сидит вполоборота у окна, и свет так нежно обнимает её бледное лицо и переплетается с волосами, что кажется – она сияет.

Оставляю книги на столе. Поднимаюсь, иду к ней. Знаю, что это невозможно. Конечно, я сошёл с ума. Давно пора при таком раскладе. Сколько ни прячься, сколько ни притворяйся кем-то другим, бесполезно. Мозг не справился. Сдался. Ринулся в пучину иллюзий с радостью мальчишки, ныряющего с разбега в речку. И пусть. Если безумие столь прекрасно, я согласен.

– Галя?

Сажусь напротив. Она совсем близко. Поворачивает ко мне лицо, и я вижу, что не сошёл с ума. Это она. Только старше. Живая. Совсем не изменилась. Нет, не правда. Другая. Сухая, твёрдая, строгая. От задора и живости не осталось и следа. Но глаза всё те же. И вдруг – улыбка. Случайная, но искренняя.

– Привет, Петя.

Молчу. Не могу произнести ни слова. В лёгких словно надулся шарик. Тесно. Тяну галстук у горла. Распахиваю пиджак. Где-то по краю сознания – через пятнадцать минут пара. Триста десятая аудитория. Мысли разбегаются.

Она смотрит внимательно, пристально. Наслаждается произведённым эффектом.

– Ты не думай, я не обвинять тебя пришла. Просто хотела посмотреть в глаза.

– Мне сказали, что ты…

– Покончила с собой? – Горько усмехается, снова посмотрит в окно. – Пыталась. Не вышло.

– Галя, прости. – Что я могу сказать? Слова льются, минуя мозг. – Я совершил ужасную подлость. Я предатель.

– Как поживаешь? – Она перебивает меня, как будто не хочет слушать оправданий.

– Хорошо. Работаю. Женился. У меня дочь.

– Значит, всё было не зря. Значит, не прогадал.

– Галя… Я не знаю, что на меня тогда нашло. Я был не в себе. Словно в трансе. Я не верю во всю эту чушь… Но что-то случилось тогда там, в тайге. Что-то изменилось во мне после слов этой шаманки.

– Ладно. Верю. В общем-то ты мне ничего не должен. Ну встретились, ну влюбились. Мы знакомы-то были без году неделя. Смешно так страдать, как я страдала.

– Расскажешь? – вырывается у меня.

Галя странно смотрит, словно на умалишённого. Разве о таком говорят? Двадцать шесть лет прошло. Ничего от той жизни не осталось.