План на день был до смешного простой: проверить Яну, которая все еще была в медикаментозной коме, навестить Ашота и убедиться, что его состояние стабильно, сделать обход остальных пациентов.

Рутина. Скучная, безопасная, предсказуемая рутина.

Палата интенсивной терапии встретила меня привычной, почти успокаивающей симфонией аппаратов: мерное шипение ИВЛ, ритмичный писк кардиомонитора, тихое гудение перфузоров.

Яна лежала все в той же позе — бледная, неподвижная, опутанная проводами и трубками, словно кукла, подключенная к системе жизнеобеспечения.

— Без изменений, господин лекарь, — сообщила дежурная медсестра, поднимаясь мне навстречу. — Кома стабильная. Все показатели в норме. Но не выходит.

Я взял из ее рук тяжелую папку с историей болезни. Пробежался глазами по листам назначений, по графикам давления и сатурации. Все было идеально. Слишком идеально.

Как по учебнику. В голове пронеслась тревожная мысль.

Ее организм работает как часы. Давление стабильно, сердце бьется ровно, легкие дышат. Никаких признаков отека мозга, никаких скачков внутричерепного давления.

После такой травмы и интоксикации должны быть хоть какие-то колебания. А здесь — идеальная прямая. Словно ее тело не борется, не восстанавливается, а просто… поставлено на паузу.

— Фырк, глянь-ка на нее изнутри, — мысленно скомандовал я. — Полное сканирование мозга. Ищи аномалии. Очаги ишемии, отека, кровоизлияния. Все, что не вписывается в картину.

Бурундук, до этого дремавший у меня в кармане, невидимой молнией сорвался с места и нырнул в тело девушки. Я стоял, делая вид, что изучаю показатели на мониторе, но все мое внимание было сосредоточено на мысленной связи с ним.

Он вынырнул через минуту, озадаченно почесывая за ухом.

— Всё хорошо, двуногий, — его мысленный голос был лишен обычной язвительности. В нем звучало неподдельное удивление. — Там все… чисто. Никаких серьезных повреждений. Но мозг… он работает гораздо активнее, чем должен в глубокой коме. Я вижу вспышки активности в зрительной коре, в центрах памяти. Как будто она… спит и видит очень яркий, очень насыщенный сон.

Сон…

Эта мысль зацепилась в сознании.

Или как будто ее удерживают в этой коме искусственно. С помощью чего-то, что я не могу увидеть. Магия? Алхимия?

Тот яд, который пыталась вколоть ей Борисова… мы сняли его основные токсические эффекты, но что, если у него было второе, отложенное действие? Не убить, а усыпить. Превратить в живой контейнер для какой-то тайны.

— Фырк, мне нужно, чтобы ты за ней приглядывал. Постоянно. Сядь где-нибудь в углу и сканируй ее без остановки. Любое изменение в мозговой активности, любое колебание ауры, появление чужой «Искры» рядом — докладывай немедленно.

— О, наконец-то настоящее шпионское дело! — обрадовался он. — А то мне уже надоело смотреть на вас с Вероникой, храпящих в обнимку каждую ночь!

— Мы не храпим!

Медсестра, стоявшая рядом, вздрогнула и странно на меня посмотрела, приподняв бровь.

Черт. Я что сказал это вслух?

— Простите, задумался, — пробормотал я. — Спасибо за доклад. Продолжайте наблюдение.

Я поспешил выйти из палаты, пока не ляпнул еще чего-нибудь. Тайна Яны становилась все глубже и опаснее. И у меня было стойкое ощущение, что я только что заглянул в кроличью нору.

Палата Ашота в реанимации казалась просторной и пустоватой — вторую койку, на которой еще вчера лежал Мкртчян, уже увезли. Ашот полусидел, подперев себя подушками, и отрешенно смотрел в окно, на верхушки деревьев.

— Привет, друг, — я присел на стул рядом, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно бодрее. — Как самочувствие?

Он медленно повернул голову. И я сразу понял — что-то не так. Во взгляде, который он на меня бросил, не было ни радости, ни облегчения. Только холодная, затаенная обида.

Я внутренне напрягся.

Так. Что это еще за новости? Вчера он был благодарен, он доверился мне. Что изменилось за ночь?

— Я поговорил с полицией, — начал я, решив, что хорошие новости смогут растопить этот лед. — Мкртчян дал полные признательные показания. Теперь точно сядет. Капитан Громов сказал — лет на двадцать строгого режима минимум. Его подельников тоже возьмут.

Я ожидал увидеть на его лице удовлетворение, может быть, даже злорадство.

Но вместо этого Ашот лишь помрачнел еще больше. Он попытался что-то сказать, но из его горла вырвалось лишь отчаянное, хриплое мычание.

Он поморщился от бессилия и с яростью попытался ударить кулаком по одеялу. А потом посмотрел на меня. Сначала ткнул взглядом в меня, а затем — указал в сторону пустующего места Мкртчяна. Вопрос был ясен и без слов: «Почему ты его спас?»

— Потому что я лекарь, — ответил я спокойно, хотя его реакция меня сбивала с толку. — Это моя работа — спасать людей. Всех. И потому что мертвый он тебе не поможет. А живой заплатит компенсацию. Большую. Сможешь открыть новую шаурмичную, лучше прежней.