Диагноз пришел мгновенно.

Все понятно. Болезнь Бехтерева, она же анкилозирующий спондилоартрит. Хроническое воспалительное заболевание, при котором позвоночник постепенно окостеневает, превращаясь в негнущийся «футляр».

Судя по степени поражения, он болеет лет пятнадцать-двадцать, не меньше. Бедняга.

Каждое движение, каждый вздох должен причинять ему адскую, хроническую боль, которую он скрывает за маской аристократической гордости.

Я отвел взгляд, чувствуя укол профессионального сочувствия. Этот старый вояка вел свою последнюю, самую тяжелую битву. Битву с собственным телом. И в этой войне он был обречен на поражение.

— Эй, двуногий! — Фырк легонько дернул меня за мочку уха. — Хватит пациентов разглядывать, потом диагнозы поставишь! Смотри, твой благодетель на сцену поднимается! Сейчас, наверное, тост говорить будет!

Музыка действительно стихла. Барон фон Штальберг поднялся на небольшую сцену, где до этого играл квартет, и взял в руки микрофон.

Свет в зале плавно приглушился, оставив только его в ярком круге прожектора. Все разговоры смолкли.

— Дорогие друзья! — его голос, усиленный скрытыми динамиками, разнесся по залу. Он был глубоким, бархатным, привыкшим повелевать. — Я безмерно рад видеть всех вас сегодня в моем доме! Спасибо, что откликнулись на мое несколько спонтанное приглашение!

По залу прокатились вежливые, сдержанные аплодисменты.

— Как многие из вас знают, сегодняшний вечер — не просто светский раут. Это благотворительный аукцион. Несколько картин из моей личной коллекции — включая подлинного Шагала и раннего Малевича — будут выставлены на торги. Все вырученные средства до последней копейки пойдут в фонд помощи неизлечимо больным детям «Подари надежду».

На этот раз аплодисменты стали громче, искреннее. Даже самые циничные лица в зале смягчились.

Красивый ход.

Сначала собрать всех под предлогом вечеринки, а потом поставить перед фактом благотворительности. Отказаться или не участвовать — значит, публично расписаться в собственной жадности.

Он не просит, он заставляет их быть щедрыми. Манипулятор высшего класса.

— Почему именно этот фонд? — барон сделал театральную паузу, обводя гостей тяжелым взглядом. — Друзья мои, всего месяц назад я сам был на волоске от смерти. Владимирские врачи, лучшие в своей области, разводили руками. И только благодаря одному человеку, одному гениальному лекарю, я стою сейчас перед вами!

Я напрягся. Так вот оно что. Публичное представление. Я почувствовал, как Вероника рядом со мной затаила дыхание. Она все поняла. Все взгляды в зале, до этого рассеянные, начали медленно, как лучи прожекторов, стягиваться к нам. Мы оказались в центре внимания.

И мне это совсем не нравилось. Внезапно яркий луч прожектора ударил мне в лицо, ослепляя. Я инстинктивно прищурился от неожиданности и прикрылся рукой. Все головы в зале, как одна, повернулись в нашу сторону.

Что он задумал?

— Пиарится он на тебе, вот что! — возмутился Фырк у меня в голове. — Использует как рекламу! «Смотрите все, у меня есть личный гений, который может воскрешать из мертвых! Завидуйте!»

— Лекарь Илья Григорьевич Разумовский! — Голос барона прогремел на весь зал. Он указал на меня рукой, словно фокусник, представляющий свой главный трюк. — Гениальный диагност и хирург из Мурома! Человек, который буквально вытащил меня с того света! В свои двадцать с хвостиком лет он уже спас больше жизней, чем иные Мастера-целители за всю свою карьеру!

Зал взорвался аплодисментами.

Я чувствовал на себе сотни любопытных, оценивающих, завистливых взглядов. Я сохранял невозмутимое выражение лица и, слегка поклонившись, заставил себя улыбнуться. Ощутил как рука Вероники дрожит в моей.

Придется играть по его правилам. Но зачем ему это? Просто благодарность? Нет. Это нечто большее. Он публично привязывает меня к себе. Делает меня «своим» человеком. Но с какой целью?

— Именно поэтому, — продолжил барон, когда аплодисменты стихли, — я хочу поддержать медицину. Помочь тем, кому помощь нужна больше всего — детям. Итак, прошу всех быть щедрыми сегодня! А пока — наслаждайтесь вечером!

Свет в зале вернулся к нормальному, музыка заиграла снова. Но я успел заметить один взгляд из толпы.

Альберт фон Штальберг, сын барона, смотрел на меня с такой неприкрытой, ядовитой ненавистью, что, казалось, воздух между нами искрил. Его лицо было бледным, губы сжаты в тонкую, злую линию.

— О-о-о! — Фырк тоже заметил. — Смотри, двуногий! А этот сейчас от зависти лопнет! Завидует что ли. Давай я ему в шампанское плюну? Или лучше слабительного подсыплю?

— Не надо, Фырк. — Мысленно остановил я его. — Это сын барона. Но вечер действительно обещает быть напряженным.