Ушаков подошел к сыну. Взял его за руку. Максим был все еще без сознания — последствия седации после реанимационных мероприятий.

— Это мой единственный сын, — сказал граф тихо, почти шепотом, ни к кому конкретно не обращаясь. — Единственное, что у меня осталось после смерти жены.

Он погладил Максима по волосам. Жест был неожиданно нежным, почти трепетным для такого жесткого, властного человека.

— Мария умерла три года назад. Рак яичников. Четвертая стадия. Метастазы везде — печень, легкие, кости. Я возил ее по лучшим клиникам мира. Германия, Швейцария, Израиль, США. Потратил миллионы. Буквально миллионы. Не в переносном смысле. Экспериментальные методы, таргетная терапия, иммунотерапия… Все без толку.

Его голос дрогнул.

— Она умерла у меня на руках. В хосписе. Под морфином, потому что боль была невыносимой. Последнее, что она сказала мне, было: «Береги Максима».

Ушаков медленно повернулся к нам. В его глазах больше не было гнева. Только бездонная усталость и боль.

— Если бы Максим умер… Если бы я потерял и его… Мне незачем было бы жить. Понимаете? Совсем незачем. Деньги, власть, положение — все это ничто, просто пыль, если у тебя нет семьи.

— Понимаю, — тихо кивнул я.

Еще как понимаю.

Фырк неслышно перебрался с аппарата мне на плечо и прижался теснее к шее. Ему тоже было грустно.

— Лекарь Разумовский, — Ушаков шагнул ко мне и протянул руку. — Илья, если позволите. Простите меня. Я вел себя как последний мудак. Оскорблял вас, унижал, называл недоучкой, угрожал судом, тюрьмой…

Я пожал его руку. Крепкое, искреннее рукопожатие.

— Забыли, граф. Вы защищали сына. Любой отец на вашем месте поступил бы так же. Или даже жестче.

— Нет, не любой. Нормальный человек слушал бы лекарей. Доверял бы профессионалам. А я… я чуть не помешал вам поставить правильный диагноз. Если бы не ваша настойчивость, если бы вы сдались…

— Я никогда не сдаюсь, когда речь идет о жизни пациента, — сказал я твердо. — Это принцип.

— И еще, — Ушаков криво улыбнулся. — Получается, драка с молодым фон Штальбергом… спасла Максиму жизнь? Если бы не она, мы бы никогда не узнали о болезни?

— Именно так. Альберт фон Штальберг, сам того не зная, спас вашего сына. Спровоцировал кризис в контролируемых условиях, где была возможность оказать ему помощь.

— Парадокс, — покачал головой Ушаков. — Чуть не убил и одновременно спас.

Он помолчал, потом добавил:

— Я прослежу, чтобы с Альбертом ничего не случилось. Никакого уголовного дела не будет. Более того — я извинюсь перед ним и бароном. Это я спровоцировал ту ссору.

— Это будет правильно, — кивнул я.

— Коллега Разумовский, — Ерасов подошел ко мне и протянул руку. — Позвольте выразить вам свое профессиональное и человеческое восхищение. Это была блестящая, просто гениальная диагностика. Я бы никогда не додумался проверить сердце при такой явной черепно-мозговой травме.

— Туннельное зрение, — я пожал его руку. — Профессиональная деформация. Бывает со всеми, даже с лучшими. Мы видим очевидное и перестаем искать скрытое.

— Нет, не со всеми. У вас особый дар. Ваши баллы на квалификационном экзамене — это не случайность. Это признак гения.

Если бы он знал, что мой «гений» — это просто опыт из прошлой жизни, помноженный на знания медицины XXI века… Для них это магия, для меня — рутина.

— И еще, — Ерасов понизил голос. — Десять минут поддержания жизни «Искрой»… Это за гранью возможного. Как вы это сделали?

— Не знаю. Пока не знаю, — ответил я. — Адреналин, упрямство. И четкое понимание, что если я отпущу — парень умрет. А это недопустимо.

— Вы герой, коллега. Настоящий герой. И я сочту за честь пропустить с вами стаканчик чая.

— Александр Николаевич, — я посмотрел на него сверху вниз, — я надеюсь, у Виолетты Архиповны не будет проблем из-за всего этого? Погоня по больнице, сломанная дверь…

Ерасов махнул рукой.

— Не беспокойтесь. С дверью я разберусь сам. Спишу на аварийную ситуацию. Экстренная транспортировка пациента в критическом состоянии. А Пестрякова… — он посмотрел на нее с уважением. — Она показала себя настоящим лекарем. Не побоялась нарушить протокол ради спасения жизни. Это дорогого стоит.

Пестрякова покраснела от похвалы.

— Я просто… просто чувствовала, что мы делаем правильное дело.

— И чувство вас не обмануло, — кивнул Ерасов. — Я попрошу главврача, что поблагодарили. И может быть дали повышение. Такие лекари нам нужны.

Я встал, потянулся. Тело ныло от магического истощения, в глазах плыли черные точки.

— Если позволите, я пойду. Вы теперь знаете диагноз, знаете план лечения. Максим в надежных руках.

— Лекарь Разумовский! — окликнул меня Ушаков.