Я обернулся у двери.

— Спасибо. За сына. За урок смирения. За все.

— Не за что, граф. Я просто делал свою работу.

— Нет, — он покачал головой. — Вы делали гораздо больше. Вы боролись за чужую жизнь так, будто это была ваша собственная. Это большая редкость в наше время.

Я кивнул и вышел в коридор.

За спиной остался мир, который я только что перевернул с ног на голову. Враги стали союзниками, ненависть сменилась благодарностью.

Я чувствовал себя выжатым, как лимон, но на душе было странное, тихое умиротворение. Я сделал все, что мог. И даже больше.

За мной вышла Пестрякова. Мы молча пошли к лифту. Охрана Ушакова, до этого стоявшая стеной, расступилась, провожая нас взглядами.

Только когда двери лифта закрылись, отрезая нас от внешнего мира, Пестрякова заговорила:

— Я все еще не могу поверить, что мы это сделали. Погоня по больнице, выломанная дверь, похищение сына министра…

— Спасение пациента, — мягко поправил я.

— Да, конечно. Спасение.

— Можно личный вопрос?

— Валяйте.

— Почему вы не бросили все? В лифте, когда за нами гнались Ерасов и Ушаков. Вы могли просто сказать — я лекарь, выполняю свой долг, а дальше что хотите со мной делайте. А я бы подтвердила. Свалили бы всю юридическую ответственность на меня. Я — штатный сотрудник этой больницы. Мне бы грозило увольнением, но не тюрьмой. А вас могли обвинить во всем.

Она не понимает, что если идешь, то нужно идти до конца. В любой ситуации. Особенно когда знаешь, что ты прав и правда на твоей стороне. Если бы Ушаков нас тогда поймал, он бы и слова не дал сказать. Таким людям нужно все доказывать делом.

— Знаете, Виолетта Архиповна, есть моменты, когда ты четко понимаешь — это твой шанс. Шанс спасти жизнь. Не чей-то другой, а именно твой. И если ты упустишь его из-за трусости, формальностей или желания подстраховаться — ты себе этого никогда не простишь. Будешь просыпаться по ночам и думать: «А что, если бы я тогда рискнул?».

Она кивнула.

— Я тоже это почувствовала. Всю эту безумную гонку у меня было стойкое ощущение правильности происходящего. Как будто мы делаем именно то, что должны.

Лифт приехал на третий этаж. Мы вышли.

— А ведь это и есть суть нашей работы — спасать жизни, — продолжила Пестрякова, пока мы шли по тихому коридору. — Мы иногда забываем об этом. Погрязаем в бумагах, отчетах, протоколах. Целительство превращается в конвейер — принял, назначил, выписал. А сегодня…

Она улыбнулась.

— Сегодня вы вдохнули жизнь в эту рутину. Напомнили, зачем мы все здесь. У меня всегда все было по порядку, под контролем, строго по инструкции. Двенадцать лет одно и то же. Скучно, но спокойно, стабильно. А тут — адреналин, погоня, настоящее спасение! Как в кино про лекарей!

— Только в кино не показывают последствия, — усмехнулся я. — Магическое истощение, почти выгоревшие каналы, трясущиеся руки…

— Зато показывают героев. А вы сегодня — герой. Без всяких преувеличений.

Герой с невидимым бурундуком на плече и призрачной кошкой в свите. Специфический набор.

Фырк важно выпятил свою пушистую грудь.

— Слышал, двуногий? Ты герой! А я — верный спутник героя! Санчо Панса при Дон Кихоте! Ватсон при Холмсе!

Шипа, бесшумно шедшая рядом, фыркнула.

— Скорее Моська при слоне. Которая обделалась от страха, увидев меня.

— Я не обделался! Я произвел стратегическое отступление для перегруппировки сил!'

— Ага, со скоростью звука и мысленными воплями «Мамочка!»

— Тихо вы оба, — осадил их я.

Мы вошли в палату триста двенадцать.

Барон фон Штальберг сидел на кровати, полностью одетый — идеально завязанный костюм, галстук, даже блестящие запонки на манжетах.

Вероника находилась в кресле у окна, нервно теребя край своего вечернего платья. Атмосфера в комнате была наэлектризована ожиданием.

Как только я переступил порог, она вскочила.

— Илья! Наконец-то! — она бросилась ко мне, ее глаза были полны тревоги. — Ну что?! Что там?! Все в порядке?! Мы тут уже извелись! Барон уже хотел звонить главврачу!

— Все хорошо, — я поднял руки в успокаивающем жесте и, несмотря на дикую усталость, улыбнулся. — Диагноз поставлен, лечение назначено, парень будет жить. Можем ехать домой.

— Как же хорошо! — Вероника обняла меня, крепко прижавшись.

Я обнял ее в ответ, вдыхая запах ее волос.

Только сейчас, в тепле ее объятий, я почувствовал, насколько был напряжен. Словно стальная пружина, сжатая до предела, наконец-то начала медленно разжиматься.

Весь адреналин, вся концентрация, вся воля, которые держали меня на ногах последние часы, ушли, оставив после себя лишь всепоглощающую усталость. Я чуть не пошатнулся, но Вероника, почувствовав это, обняла меня еще крепче, поддерживая.