— Знаю, — мрачно согласился я. — Но выбора не было.

— Как вы это сделали? — Ерасов смотрел на меня с благоговением. — Это же за гранью человеческих возможностей!

— Адреналин. Упрямство. И четкое понимание, что если я отпущу — парень умрет.

— Так а что теперь? — голос Ушакова был надломленным, полным страха. Он смотрел то на меня, то на Ерасова. — Это лечится? Нужна операция? Пересадка сердца?

Я переглянулся с Ерасовым. Тот едва заметно кивнул — мол, давай, объясняй, у тебя лучше получается.

— Граф Ушаков, — я присел на край кушетки, потому что сил становилось все меньше. — Я буду с вами предельно честен. Гипертрофическая кардиомиопатия неизлечима. Это генетическое заболевание, мутация в генах, которые кодируют белки сердечной мышцы. Мы не можем изменить генетику. Пока не можем.

Лицо Ушакова стало серым. Руки, лежавшие на коленях, задрожали.

— То есть мой сын… обречен?

— НЕТ! — я поднял руку, мой голос стал тверже. — Не обречен. Совсем нет. При правильном, постоянном лечении люди с ГКМП живут долгую, практически полноценную жизнь. Да, с определенными ограничениями. Да, под постоянным наблюдением. Но живут.

— Что… что нужно делать?

Ерасов подошел ближе, включился в разговор, его голос был уже не голосом разгневанного администратора, а голосом опытного реаниматолога.

— Первое — медикаментозная терапия. Пожизненная. Бета-блокаторы — это препараты, которые снижают частоту сердечных сокращений и их силу. Сердце начинает работать спокойнее, экономнее. Это уменьшает обструкцию выносящего тракта и снижает риск аритмий.

— Конкретно — бисопролол или метопролол, — добавил я. — Начнем с малых доз, будем медленно титровать под контролем ЧСС и артериального давления.

— Второе — антиаритмические препараты при необходимости, — продолжил Ерасов. — Амиодарон или соталол. Для профилактики жизнеугрожающих нарушений ритма.

— Третье, и самое важное, — я поднял палец. — Имплантация кардиовертера-дефибриллятора. ИКД.

— Это что, как кардиостимулятор? — хмуро спросил Ушаков.

— Похоже, но намного умнее, — объяснил я. — Кардиостимулятор нужен, когда сердце бьется слишком медленно. А ИКД — это ваша страховка от внезапной смерти. Устройство размером со спичечный коробок имплантируется под кожу, обычно под левую ключицу. От него идут тонкие электроды прямо в камеры сердца.

Пока я объяснял, Ерасов нашел на планшете изображение ИКД и показывал графу схему.

— ИКД постоянно мониторит сердечный ритм, — говорил он. — Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. И если, не дай бог, снова начнется опасная аритмия — желудочковая тахикардия или фибрилляция — устройство автоматически нанесет спасительный электрический разряд. Как дефибриллятор, только внутренний. Мгновенно и без посторонней помощи.

— Это… это больно? — дрогнул граф.

— Пациент может почувствовать удар, если будет в сознании, —кивнул я. — Как сильный толчок в грудь. Неприятно, но это спасает жизнь.

— Это персональный реаниматолог, который всегда с тобой, — добавил Ерасов с ноткой восхищения в голосе. — Гениальное изобретение. Оно уже спасло тысячи жизней.

— И… он сможет жить нормальной жизнью? — в голосе Ушакова появилась слабая, дрожащая нотка надежды.

— С ограничениями, — я решил быть честным до конца. Нельзя давать ложных обещаний. — Никакого профессионального спорта. Никаких соревнований, пиковых нагрузок, где пульс зашкаливает. Физическая активность — только умеренная, под постоянным контролем частоты сердечных сокращений. Теннис, фехтование — придется забыть. Навсегда.

Лицо Ушакова снова помрачнело.

— Но учиться, работать, путешествовать — все это абсолютно возможно, — поспешил добавить Ерасов, подхватывая мою мысль. — Создать семью, иметь детей — тоже. Правда, детей нужно будет обязательно обследовать, болезнь, как сказал коллега Разумовский, наследственная.

— Вероятность передачи каждому ребенку — пятьдесят процентов, — уточнил я. — Аутосомно-доминантный тип наследования.

— Многие известные и очень успешные люди живут с ГКМП, — сказал Ерасов. — Просто не афишируют. Политики, крупные бизнесмены, даже артисты. При правильной, пожизненной терапии и соблюдении рекомендаций продолжительность жизни практически не отличается от здоровых людей. Главное — знать своего врага в лицо. А вы теперь его знаете. Благодаря этому молодому человеку.

Ушаков долго молчал.

Он смотрел на сына, лежащего без сознания на кушетке. На его бледное, почти детское лицо. Потом медленно повернулся к своей охране, которая все это время неподвижно стояла у выломанной двери.

— Выйдите.

— Но, граф… — начал было начальник охраны.

— ВСЕ ВОН! — рявкнул Ушаков. — НЕМЕДЛЕННО!

Охранники, привыкшие к такому тону, переглянулись и молча вышли в коридор, плотно прикрыв за собой остатки двери. В кабинете остались только мы вчетвером — я, Ерасов, Ушаков и Пестрякова, которая все это время тихо стояла у стола, наблюдая за происходящим.