бежишь? Мосты подняты, решетки спущены, а мои мо-

лодцы окажутся глухи к писку строптивой девчонки.

Лучше будь со мною любезна, и ты узнаешь, что значит

сделать одолжение принцу.

– Отпустите меня и выслушайте, милорд, мою жалобу

вам на вас же самого – жалобу принцу Шотландскому на

герцога Ротсея! Я дочь незнатного, но честного горожа-

нина, и я невеста, почти жена, храброго и честного чело-

века. Если чем-либо дала я повод вашему высочеству по-

ступать, как вы поступаете, я это сделала непреднамерен-

но. Молю вас, не злоупотребляйте вашей властью надо

мною, дайте мне уйти. Вам ничего от меня не добиться

иначе, как средствами, недостойными рыцаря и мужчины.

– Ты смела, Кэтрин, – сказал принц, – но как мужчина и

рыцарь я не могу не поднять перчатку. Я должен показать

тебе, как опасны такие вызовы.

С этими словами он попытался снова обнять ее, но она

выскользнула из его рук и продолжала также твердо и

решительно:

– Отбиваясь, милорд, я найду в себе не меньше силы

для честной обороны, чем вы в себе – для бесчестного на-

падения. Не позорьте же и себя и меня, прибегая к силе в

этой борьбе. Вы можете избить и оглушить меня, можете

позвать на помощь других, чтобы меня одолеть, но иным

путем вы не достигнете цели.

– Каким скотом изобразила ты меня! – сказал принц. –

Коли я и применил бы силу, то лишь в самой малой мере.

Просто чтоб у женщины было извинение перед самой со-

бою, когда она уступит собственной слабости.

Взволнованный, он сел на своем ложе.

– Так приберегите вашу силу для тех женщин, – сказала

Кэтрин, – которые нуждаются в таком извинении. Я же

противлюсь со всей решимостью, как тот, кому дорога

честь и страшен позор. Увы, милорд, если б вы добились

чего хотели, вы только разорвали бы узы между мною и

жизнью… между самим собою и честью. Меня заманили

сюда как в западню, – уж не знаю, какими кознями. Но если

я выйду отсюда обесчещенная, я на всю Европу ославлю

того, кто разбил мое счастье. Я возьму посох паломника и

повсюду, где чтут законы рыцарства, где слышали слово

«Шотландия», прокричу, что потомок ста королей, сын

благочестивого Роберта Стюарта, наследник героического

Брюса показал себя человеком, чуждым чести и верности,

что он недостоин короны, которая ждет его, и шпор, ко-

торые он носит. Каждая дама в любой части Европы будет

считать ваше имя столь черным, что побоится испачкать им

свои уста, каждый благородный рыцарь станет считать вас

отъявленным негодяем, изменившим первому завету воина

– оберегать женщину, защищать слабого.

Ротсей глядел на нее, и на его лице отразились досада и

вместе с тем восхищение.

– Ты забываешь, девушка, с кем говоришь. Знай, от-

личие, которое я тебе предложил, с благодарностью при-

няли бы сотни высокородных дам, чей шлейф тебе не за-

зорно нести.

– Скажу еще раз, милорд, – возразила Кэтрин, – при-

берегите ваши милости для тех, кто их оценит, а еще лучше

вы сделаете, если отдадите время и силы другим, более

благородным устремлениям – защите родины, заботе о

счастье ваших подданных. Ах, милорд! С какой готовно-

стью ликующий народ назвал бы вас тогда своим вождем!

Как радостно сплотился бы он вокруг вас, если бы вы по-

желали стать во главе его для борьбы с угнетением слабого

могущественным, с насилием беззаконника, с порочностью

совратителя, с тиранией лицемера!

Жар ее слов не мог не подействовать на герцога Ротсея,

в ком было столь же легко пробудить добрые чувства, как

легко они в нем угасали.

– Прости, если я напугал тебя, девушка, – сказал он. –

Ты слишком умна и благородна, чтобы делать из тебя иг-

рушку минутной утехи, как я хотел в заблуждении. И все

равно, даже если бы твое рождение отвечало твоему вы-

сокому духу и преходящей красоте, – все равно я не могу

отдать тебе свое сердце, а только отдавая свое сердце,