излагалось и вовсе неточно. Упомянутая не раз певица

стала на крыльцо у главного входа в королевские покои,

две широкие ступени этого крыльца приподняли ее на

полтора фута над толпившимися во дворе людьми, в ко-

торых она надеялась найти слушателей. На ней была оде-

жда, отвечавшая ее занятию, скорее пестрая, чем богатая, и

выгоднее обрисовывающая фигуру, чем обычная одежда

женщины. Она сняла с себя накидку и положила в стороне

на корзиночку со своими скудными пожитками, а рядом

посадила сторожем собачку – французского спаниеля.

Небесно-голубой жакет, расшитый серебром и плотно об-

легавший стан, был спереди открыт, позволяя видеть не-

сколько разноцветных шелковых жилеток с открытым во-

ротом, рассчитанных подчеркнуть соотношение покатых

плеч и высокой груди. Надетая на шею серебряная тонкая

цепочка уходила куда-то под эту радугу жилеток и, снова

вынырнув из-под них, еще ярче оттеняла медаль из того же

металла, удостоверявшую именем некоего цеха или суда

менестрелей, что ее носительнице присвоена степень мас-

тера Веселой, или Утешной, Науки. С левого бока на яр-

ко-синей шелковой ленте висела через плечо маленькая

сумочка.

Густой загар, белые как снег зубы, черные блестящие

глаза и кудри цвета воронова крыла наводили на мысль, что

родина ее лежит на юге Франции, а лукавая улыбка и

ямочка на подбородке подтверждали догадку. Густым

кудрям, навитым на золотую иглу, не давала рассыпаться

шелковая сетка с золотыми нитями. Короткие юбки, чуть

ниже колен, богато расшитые под стать жакету серебряной

тесьмой, красные чулки да сафьяновые полусапожки до-

вершали наряд, далеко не новый, но убереженный от пятен:

это было, как видно, праздничное платье, тщательно под-

держиваемое в благоприличном виде. Певице было с виду

лет двадцать пять, но, возможно, тяготы скитаний до вре-

мени пригасили свежесть первой молодости.

Мы уже сказали, что девица держалась бойко, и можем

добавить, что у нее всегда были наготове улыбка и острое

словцо. Но ее веселость казалась нарочито усвоенной как

непременное условие промысла, в котором, может быть,

самым тяжелым была необходимость постоянно прикры-

вать улыбкой душевную муку. Так, по-видимому, обстояло

дело и с Луизой. О своей ли подлинной судьбе рассказы-

вала в балладе певица или была у нее иная причина для

горести, но временами у нее пробивалась струя затаенной

печали, не дававшей свободно литься живому веселью,

какого безоговорочно требует занятие Утешной Наукой. И

даже при самых бойких шутках девушке недоставало

дерзкого задора и беззастенчивости ее сестер по ремеслу,

которые не лезли за словом в карман, чтоб ответить ост-

рослову на скользкое замечание или поднять на смех вся-

кого, кто их перебивал или мешал им.

Заметим здесь, что женщины этого разряда, очень в тот

век многочисленного, понятно, не могли пользоваться

доброй репутацией. Тем не менее обычай покровительст-

вовал им, а законы рыцарства настолько их ограждали, что

лишь в редчайших случаях можно было услышать о зле или

обиде, нанесенной таким девушкам-бродяжкам, и они

благополучно проходили туда и обратно повсюду, где

вооруженного путешественника ждали кровавые столкно-

вения. Но хотя уважение к их искусству обеспечивало

странствующим менестрелям, будь то мужчина или жен-

щина, покровительство и неприкосновенность, они, по-

добно нашим современным служителям общественного

увеселения – уличным музыкантам, например, или бродя-

чим актерам, – жили слишком беспорядочной, полуни-

щенской жизнью и, значит, не могли считаться почтен-

ными членами общества. Мало того – среди более строгих

католиков этот промысел считался нечестивым.

Такова была девица, которая, расположившись на

упомянутом небольшом возвышении, с виолой в руке по-

дошла поближе к обступившей ее публике и назвалась

«мастером Веселой Науки» – что, заявила она, удостове-