Отчасти этихъ вопросовъ касались два первоклассныхъ русскихъ ученыхъ — Потебня и Веселовскій и послдователи перваго. Но они опять таки изслдовали заговоръ не самъ по себ, а какъ одинъ изъ случаевъ проявленія психологическаго параллелизма, мышленія посредствомъ сравненія; словомъ, они интересовались имъ постольку, поскольку замчали въ немъ сходство съ другими видами народнаго творчества, а не разницу; обращали вниманіе не на оригинальныя черты заговора, а на общія всей народной поэзіи. Ршенію намченныхъ сейчасъ вопросовъ я и посвятилъ эту работу. Невозможность въ достаточной мр использовать западно-европейскіе заговоры была причиной того, что нкоторыя положенія могутъ показаться слабо аргументированными. Однако для меня ручательствомъ въ правильности избраннаго пути изслдованія и теоріи, явившейся результатомъ его, служитъ то обстоятельство, что даже въ томъ несовершенномъ вид, въ какомъ мн удалось представить развитіе заговоровъ, они выступаютъ уже съ опредленной, характерной физіономіей, требующей и опредленнаго мста для себя среди другихъ видовъ поэтическаго творчества, а, слдовательно, является возможность отвта и на второй изъ поставленныхъ выше двухъ кардинальныхъ вопросовъ. Но это требуетъ привлеченія къ длу новаго матеріала и новаго не мене кропотливаго изслдованія. Поэтому я позволяю себ во введеніи сдлать лишь краткое указаніе того направленія, въ какомъ должно искать отвта, на основаніи данныхъ, уже добытыхъ совершенною частью работы.

Такъ гд же мсто заговора въ ряду другихъ видовъ поэтическаго творчества? Прежде всего — что это, эпическое, лирическое или драматическое творчество? Ни то, ни другое, ни третье. Или врне — и то, и другое, и третье, и даже четвертое, поскольку заговоръ является въ прозаическомъ вид. Съ теоретической стороны тмъ и интересенъ заговоръ, что онъ является отличнымъ представителемъ примитивнаго синкретическаго творчества, изъ котораго дифференцировались потомъ отдльные поэтическіе виды. Поскольку заговоръ заключаетъ въ себ элементъ дйствія, онъ относится къ драматическому творчеству. Здсь мы находимъ т , ячейки, изъ которыхъ потомъ развилось драматическое дйствіе; здсь мы видимъ, какъ къ . присоединялись , можемъ прослдить зарожденіе ихъ. Зародыши драматическаго творчества были именно въ заклинаніяхъ и заговорахъ. Но въ благопріятныя условія для развитія ихъ попали далеко не вс заклинанія. Естественно, что заговоры частнаго характера, т. е. исполнявшіеся въ интересахъ отдльнаго лица, не получили дальнйшаго развитія въ этомъ направленіи, такъ какъ не находили необходимой для себя общественной поддержки. Въ боле благопріятныхъ условіяхъ стояли заклинанія коллективныя, общественныя, т. е. совершавшіяся цлою группой въ интересахъ общины. Коллективныя заклинанія представляютъ уже сплошь да рядомъ рельефно выраженныя характерныя черты драмы: синкретизмъ дйствія, мимики и слова. Но судьба и этихъ заклинаній была различна. Ршительнымъ моментомъ для дальнйшаго развитія заклинанія является отношеніе его къ культу. Оно могло обратиться либо въ культъ, либо въ простой обрядъ, не имющій никакого касательства съ культомъ. Изслдованіе Фрэзера1) показало, въ какомъ отношеніи къ заклинанію стоятъ нкоторые арійскіе культы, а въ частности культъ Діониса и Деметры, что для насъ особенно важно. Съ другой стороны достаточно опредленно уже установлено и отношеніе обряда къ заклинанію2). Въ томъ и другомъ случа въ основ усматривается заклинаніе. Понятно, что судьба драматическаго элемента въ культ и въ обряд должна быть различной. Культъ сохраняетъ свою важность и серіозность, обрядъ вырождается въ игру и шутку. Вотъ каковъ предполагаемый путь доисторическаго развитія драматическаго творчества. Въ конц его мы находимъ дв втви. Какая же изъ нихъ дала тотъ побгъ, который развился въ античную драму? Обратимъ вниманіе на то, что описанный сейчасъ процессъ драматическаго развитія намчается безъ помощи изслдованія самой драмы, какъ литературнаго вида. Теперь обратимся къ теоріи возникновенія драмы, созданной на основаніи данныхъ, представляемыхъ самой драмой. Ее высказалъ еще Аристотель, и она до сихъ поръ повторяется. Что же онъ говоритъ? Хотя показанія Аристотеля нсколько сбивчивы, все же онъ опредленно указываетъ, два исходныхъ пункта драмы. И эти два источника оказываются, какъ будто, тми двумя втвями, какими кончилась доисторическая эпоха драмы. У Аристотеля сплетаются дв теоріи: по одной — драма происходитъ изъ взаимодйствія культовъ Діониса и Деметры, по другой — изъ пелопоннесской сатирической игры ряженыхъ. Совпаденіе двухъ концовъ въ первомъ случа очевидно, если мы припомнимъ выводы Фрэзера относительно упомянутыхъ культовъ. Можно установить совпаденіе и двухъ другихъ концовъ. Для этого потребуется изслдовать отношеніе сатирической игры къ обряду, имющему въ основ заклинаніе. Что это была за игра? Прежде всего самое названіе трагедіи — — подчеркиваетъ въ ней два элемента: элементъ мимики, ряженія и элементъ пнія. — псня козла, сатировъ. Очевидно, это была хороводная обрядовая игра. А, какъ установлено, обрядовыя игры, сопровождающіяся пніемъ, пляской, ряженіемъ, первоначально вовсе не были простой забавой; он имли важное соціальное значеніе. Он развились изъ магическаго обряда, изъ заклинанія, и сплошь да рядомъ заключаютъ еще въ себ его отголоски. Нтъ ли такихъ отголосковъ и въ сатирической игр? Самое участіе сатировъ уже даетъ поводъ заподозрить здсь присутствіе заклинательнаго элемента. Сатиры изображались полулюдьми-полукозлами. Откуда взялся такой образъ? Что это, изобртеніе досужей фантазіи? Трудно допустить. Мы знаемъ, какую важную роль играло въ жизни первобытнаго человка то, что у насъ часто является только въ вид забавы. Такъ было хотя бы съ танцемъ. Относительно умственной дятельности надо допустить то же самое. Не слдуетъ никогда забывать, что примитивный человкъ вынужденъ неустанно бороться за свое существованіе. Все, что онъ создаетъ, иметъ либо прямое, либо косвенное отношеніе къ этой борьб. Если намъ и кажутся фантастическія созданія примитивной миологіи плодомъ необузданной фантазіи, мы все-таки не имемъ права называть ихъ таковыми, пока не выясненъ самый процессъ созданія этихъ образовъ. Заговоры, особенно русскіе, столь обильные подобными образами, и здсь могутъ оказать громадную услугу миологіи. Въ нихъ намъ удается иногда прослдить процессъ превращенія самаго реальнаго образа въ цлую фантасмагорію и вскрыть его психологическіе мотивы. Если мы теперь съ этой точки зрнія будемъ разсматривать сатира, то прежде всего спросимъ: не соотвтствуетъ ли онъ какому-нибудь реальному образу? Есть основаніе предположить, что изображеніе сатира явилось на почв заклинательнаго обряда. Полную параллель образа мы находимъ въ мимическихъ танцахъ различныхъ дикихъ народовъ. У американскихъ краснокожихъ видимъ получеловка-полубизона1). Это въ бизоньемъ танц, гд участники танца наряжаются бизонами. У новогвинейскихъ дикарей — получеловкъ-полурыба. Тоже въ мимическомъ танц2). Отношеніе этихъ танцевъ къ заговору будетъ разобрано ниже (гл. V). Они тоже являются заклинаніями. Ряженіе бизономъ или рыбою стоитъ въ связи съ тмъ, что служитъ главнымъ промысломъ племени. Въ первомъ случа — охота, во второмъ — рыбная ловля. Совершенно аналогичнымъ образомъ могли появиться у грековъ въ періодъ пастушескій или также охотничій полулюди-полукозлы, появиться на почв заклинанія. Потомъ уже заклинаніе выродилось въ сатирическую игру. Такъ совпадаютъ и дв другія втви драмы, историческая и доисторическая. Вотъ путь, какой намчается для изслдованія отношенія заговора къ драм.

Аналогичныя отношенія можно установить между заговоромъ и лирикой. Поскольку заговоръ заключаетъ въ себ отголоски душевныхъ переживаній своихъ творцовъ, онъ лириченъ. И судьба хранящихся въ немъ лирическихъ задатковъ также, главнымъ образомъ, зависла отъ соціальнаго значенія заговора и отношенія его къ культу. Если лирическій заговоръ примыкалъ къ культу, то онъ обращался въ религіозную пснь, молитву, гимнъ; если же оставался вн культа, изъ него развивалась обрядовая псня-заклинаніе. Потомъ характеръ заклинанія утрачивался. Если для Потебни заговоръ — Limus ut hic durescit et haec ut cera liquescit uno eodemque igni, sic — nostro Daphnis amore — безъ сомннія есть молитва3), то мн кажется, что слдующая, распваемая и понын народомъ на купальскихъ играхъ псня восходитъ къ источнику однородному съ источникомъ латинскаго заговора.

,Oj na Kupajli, oh`o'n hor'yt

A u Iwana serce bol'yt’.

Nech`aj bol'yt’, nech`aj znaje,

Nech`aj inszoji ne zajmaje,

Nech`aj jidn`u Hannu maje1 {Ой, на Купале огонь горит / А у Ивана сердце болит / Пусть болит, пусть знает / Пусть другую не берет, / Пусть одну Ганну берет.}).

Оба произведенія возникли, надо полагать, изъ чары-присушки (см. гл. V).

Наконецъ, третій элементъ заговора — эпическій. Вліяніе на соотвтствующій видъ народной поэзіи онъ, кажется, имлъ очень незначительное (въ частности на созданіе апокрифическихъ сюжетовъ). Зато въ развитіи самого заговора онъ имлъ ршающее значеніе. Два первыхъ элемента должны были отступить предъ послднимъ. Въ заговорахъ отразились любопытные пріемы эпическаго творчества примитивнаго ума. Изслдованіе главнымъ образомъ эпическихъ сюжетовъ заговора и составитъ центръ настоящей работы.

Таковъ литературный интересъ изученія заговора. Но не мене интересенъ онъ и съ другихъ точекъ зрнія. На исторіи заговора, какъ увидимъ, отразилась, напр., одна изъ самыхъ драгоцнныхъ чертъ человческаго разума. Та именно, которая движетъ человчество по пути прогресса во всхъ областяхъ. Можетъ быть, это утвержденіе покажется парадоксомъ. Въ заговорахъ привыкли видть, напротивъ, проявленіе глупости человческой. Однако это не такъ. Постоянное стремленіе отыскать причину даннаго явленія, объяснить непонятное — вотъ что было главнымъ двигателемъ въ исторіи заговора. Вковчный вопросъ „почему?“ появлялся на каждой исторической ступени заговора. Каждая послдующая ступень была отвтомъ на него. И, если мы теперь съ улыбкой готовы смотрть на создавшуюся такимъ образомъ наивную систему, мене всхъ виноваты въ этомъ творцы ея.

Уже многіе ученые обращали вниманіе на заговорную литературу. Выводы, къ какимъ они приходили, можно найти въ двухъ послднихъ крупныхъ трудахъ по этому вопросу — Ветухова и Мансикка. Однако я считаю не лишнимъ и въ своей работ предложить подобный обзоръ по слдующимъ соображеніямъ. Боле подробный очеркъ (Мансикка) написанъ на нмецкомъ язык. Кром того оба они страдаютъ извстными недостатками. Очеркъ Ветухова не полонъ, представляетъ изъ себя рядъ механическихъ выписокъ изъ разсматриваемыхъ авторовъ и не выясняетъ надлежащимъ образомъ преемственности въ развитіи идей. Что же касается работы Мансикка, то онъ, избжавши этихъ недостатковъ, впалъ въ другую крайность: въ его работ иногда попадается черезчуръ уже свободное изложеніе, не всегда отвчающее истин. Оба очерка включаютъ работы только русскихъ ученыхъ. А такъ какъ мн во время своей работы пришлось до нкоторой степени познакомиться съ иностранной литературой, хотя, къ сожалнію, въ очень небольшомъ объем, то я считаю не безынтереснымъ сопоставить эти данныя съ выводами нашихъ ученыхъ.

Первымъ изъ русскихъ изслдователей, обратившихъ вниманіе на заговоры, былъ И. Сахаровъ. Въ середин тридцатыхъ годовъ прошлаго столтія онъ издалъ „Сказанія русскаго народа“. Одна изъ частей труда озаглавлена „Русское народное чернокнижіе“. Она распадается на 4 отдла: 1) кудесничество1), 2) чародйство, 3) знахарство и 4) ворожба. Чмъ авторъ руководствовался при такой классификаціи — не извстно. Поясненія, какія онъ даетъ по поводу классификаціи, ничего не уясняютъ. Напр., о третьей групп онъ говоритъ: „Русское знахарство излагаетъ отъявленные обманы знахарей“1). Сахаровъ убжденъ, что „тайныя сказанія русскаго народа (чернокнижіе) всегда существовали въ одной семейной жизни, и никогда не были мнніемъ общественнымъ“2). Насколько ошибочно было его убжденіе, показали позднйшія историческія разысканія. Да и самъ авторъ, длая историческій очеркъ суеврія на Руси, сообшаетъ цлый рядъ фактовъ, доказывающихъ противное. „Русскій народъ никогда не создавалъ думъ для тайныхъ созданій“, говоритъ дале Сахаровъ: „онъ только перенесъ ихъ изъ всеобщаго міроваго Чернокнижія въ свою семейную жизнь“3). По его мннію, все это созданіе древняго міра, который сосредоточивался на Восток. А міръ новый ничего своего не создалъ. Индія — отчизна тайныхъ сказаній. „Избранные люди Египта и Персіи, посщая Индію, изучали тамъ тайныя сказанія, и возвращаясь на свою родину, высказывали ихъ своимъ сородичамъ. Греція подслушала вс эти сказанія и передала Риму и за нимъ грядущимъ поколніямъ“4). Въ доказательство этого Сахаровъ разсматриваетъ длинный рядъ всевозможныхъ мистагоговъ, сортилеговъ, керомантій, онихомантій и т. д. Всякая черта сходства ихъ съ русскими „сказаніями“ въ его глазахъ является доказательствомъ того, что эти-то „мантіи“ всхъ родовъ и были источниками русскихъ „сказаній“. „Люди бывалые изъ нашихъ предковъ въ чужихъ странахъ, и чужеземщина, приходившая на нашу родину, разсказывали въ семейныхъ бесдахъ о существованіи Чернокнижія въ чужихъ земляхъ. Эти разсказы, западая въ сердца простодушныя, переходили изъ рода въ родъ и клеймились суевріемъ нашихъ предковъ“5). Вотъ къ какимъ выводамъ приходитъ Сахаровъ, стараяся раскрыть происхожденіе русскаго „чернокнижія“. Въ глазахъ его „вс кудесническіе заговоры есть совершенный вздоръ, созданный для обольщенія народа“1). Въ заключеніе онъ обращаетъ вниманіе на то, какъ много поэзіи сохранилось въ заговорахъ и при томъ поэзіи чисто русской. Создавшаяся такимъ образомъ путаница представленій на счетъ происхожденія заговоровъ и выразилась въ слдующей неуклюжей фраз: „Мы также не смемъ допустить здсь сомннія, что эта поэзія не была до послдней степени подражательною; но совсмъ тмъ въ ней есть и самобытное“2). Изслдованіе Сахарова не удовлетворяетъ самымъ элементарнымъ научнымъ требованіямъ и не представляетъ съ этой стороны никакой цнности. Цненъ только собранный имъ матеріалъ, и то съ оговорками. Да и самъ Сахаровъ, опубликовывая заговоры, кажется, имлъ въ виду главнымъ образомъ не научныя, а просвтительныя цли. Онъ опубликовываетъ ихъ „съ цлью разоблачить таинственныя ожиданія простого народа“. „Прилагая по возможности объясненія этимъ затйливымъ вымысламъ, мы уврены“, говоритъ авторъ: „что простодушные люди поймутъ свое ослпленіе… Съ этою цлію избраны здсь только т, которыя боле всхъ памятны“3). Но выборъ матеріала обусловливался не только этимъ, а и другими соображеніями. „Такъ одного мы не могли вмстить здсь по внутренему нашему убжденію, какъ оскорбительнаго для современнаго просвщенія; другое представлялось противнымъ нашей жизни и нашимъ отношеніямъ“4). Не знаю, насколько справедлива высказанная, вслдъ за Пыпинымъ, Мансикка догадка, что въ этихъ словахъ скрывается намекъ на цензурный гнетъ5). Изъ всего характера труда видно, что авторъ поступилъ бы такъ же и безъ того. Онъ все свое вниманіе направляетъ на то,

12

чтобы раскрыть „отъявленные обманы знахарей“, и не пропускаетъ ни одного удобнаго случая побуждать помщиковъ и приходскихъ священниковъ истреблять это зло. Наконецъ, надо еще обратить вниманіе и на то, что къ матеріалу, сообщаемому, Сахаровымъ{Современную оценку книги Сахарова см.: Аникин В. П. Жизнь, взгляды и труды И. П. Сахарова // Сказания русского народа, собранные И. П. Сахаровым. М., 1989, с. 12–14.} надо относиться очень осторожно. Онъ безспорно подвергся искаженіямъ со стороны собирателя. Авторъ признается: „Во всхъ народныхъ сказаніяхъ мы часто сохраняли многія слова, подслушанныя въ сельскихъ разговорахъ, имющихъ (sic) совершенно другое значеніе въ современной нашей жизни“1). А, слдовательно, часто и не сохраняли. Правда, на счеть кудесничества онъ говоритъ, что оно сообщается „безъ перемны понятій и словъ“2). — Такова первая работа въ нашей области. Первая не только у русскихъ, но, кажется, и въ Европ. Конечно, существовали изслдованія демонологовъ и даже на цлыя столтія раньше; но такъ широко поставилъ вопросъ, привлекши къ длу чисто народный матеріалъ, впервые Сахаровъ. Не смотря на вс свои недостатки, которые въ настоящее время были бы никому не простительны, работа Сахарова была крупнымъ явленіемъ въ свое время. Вспомнимъ, что въ 30-хъ годахъ было не только у насъ, а и на Запад. Во Франціи еще въ 1886 г. въ журнал M'elusine была помщена статья о суевріи, которую авторъ, приведя два старинныхъ заговора, заканчиваетъ словами: „Такія формулы, безъ сомннія, существуютъ въ большомъ числ. Когда же возьмутся за мысль собирать и сравнивать ихъ?“3). Собирать-то французы скоро стали, хотя и очень вяло; но когда они будуть ихъ „сравнивать“, этого и теперь все еще приходится ждать.