Слдующій ученый, или врне современникъ Аанасьева, работавшій въ области заговоровъ — О. Миллеръ. Его взгляды на заговоръ представляютъ уже прямой переходъ къ тмъ идеямъ, которыя получили потомъ развитіе подъ сильнымъ вліяніемъ Потебни. Самымъ цннымъ изъ его вкладовъ въ литературу по данному вопросу является установленіе различія между заговоромъ и молитвою и утвержденіе за обрядомъ при заговорахъ вполн самостоятельной и первоначальной роли. Не соглашаясь съ Гриммовскимъ дленіемъ исторіи молитвы на три періода, онъ говоритъ: „Мн кажется, что даже первому долженъ быть предпосланъ древнйшій: такой, когда еще и жертвъ не приносили, но совершали обряды, которые, съ перваго взгляда, могутъ въ настоящее время показаться молитвами, но были первоначально только подражаніемъ тому, что замчали въ природ, подражаніемъ, имвшимъ въ виду вынудить у нея повтореніе тхъ же явленій… Въ смысл первоначальнаго обряда заключалось стремленіе овладть природой; тотъ же смыслъ — въ заговор, которымъ долженъ былъ уже изначала сопровождаться обрядъ и который служитъ предшественникомъ молитвы. Если послдняя иметъ въ виду только добрую волю1) божества; если вся сила ея — въ надежд на ихъ милосеріе1), то заговоръ, относясь къ эпох боле грубаго

20

представленія о божеств, долженъ былъ имть на него вліяніе просто-напросто принудительное“1). Да и „вс древнйшія псни молитвеннаго содержанія — молитвы только въ перевод на позднйшій языкъ; первоначально вс он были именно заговоры“2). „Могущественному дйствію словъ способствовало и соединявшееся съ ними могущественное дйствіе обряда“3). Область примненія заговоровъ была первоначально очень широка. Она простиралась не только на человческія отношенія, но и на всю природу. Но потомъ, когда въ природ стали замчать однообразность и закономрность въ смн явленій, заговоры въ подобныхъ случаяхъ теряли свое значеніе и переходили въ хвалебныя псни и благодаренія божествамъ, которыхъ раньше заклинали. Такъ случилось съ заклинаніями, напримръ, лта4). Остатки подобныхъ заклинаній сохранились въ дошедшихъ до насъ народныхъ праздникахъ, обрядахъ, псняхъ5). Но примненіе заговоровъ дале все суживалось и суживалось. Они обратились почти исключительно во врачебныя средства. Такой характеръ боле позднихъ заговоровъ и былъ причиною того, что духовныя лица вносили ихъ въ свои душеполезные сборники6). А это, конечно, влекло за собой вторженіе христіанскихъ понятій въ заговоры. Заговоры врачуютъ не только физическіе недуги, а и нравственные, а это, по мннію О. Миллера, указываетъ на то, „что заговоры такого рода должны были образоваться въ ту отдаленную пору, когда человкомъ даже внутренній его міръ ставился еще въ совершеннйшую зависимость отъ вншнихъ явленій, когда еще не пробуждалось сознаніе могущества свободной человческой воли“7). На боле ранней ступени заговоры были дломъ общедоступнымъ, но, по мр

21

усложненія ихъ и сопутствующихъ имъ обрядовъ, они переходили въ вдніе особыхъ людей, опытныхъ, знающихъ вс требуемыя тонкости. Такъ вырабатывался особый классъ вдуновъ, знахарей1). Вь заключеніе изложенія взглядовъ О. Миллера отмчу еще его мнніе относительно источника вры въ силу слова. Онъ говоритъ, что прилагательное „желзный“, придаваемое часто слову, везд употреблялось въ прямомъ, а не въ иносказательномъ смысл: въ сказкахъ голосъ выковывается“2)… Эту мысль о матеріальности слова по-своему потомъ выразилъ Крушевскій. Объясненіе содержанія заговоровъ Миллеръ также, въ дух времени, даетъ чисто миологическое.

На очереди стоятъ Галаховъ и Порфирьевъ. Этихъ ученыхъ надо упомянуть не потому, что они внесли что-нибудь оригинальное и цнное въ разршеніе темнаго вопроса о заговорахъ, а потому, что они явились первыми популяризаторами мнній ученыхъ по данному вопросу. Своего они не внесли ничего. Они только усвоили идеи своихъ предшественниковъ и главнымъ образомъ — Аанасьева. Правда, Галаховъ привлекъ къ объясненію психологіи заговоровъ анимистическое воззрніе первобытнаго человка на природу, но не сумлъ извлечь изъ этой цнной мысли никакихъ осязательныхъ результатовъ. „Считая все живымъ“, говоритъ авторъ: „человкъ, напр., и въ тни своей видлъ нчто живое, какъ бы часть самого себя; такъ же точно онъ смотрлъ и на изображеніе свое и даже на имя“3). На эти одушевленныя существа человкъ старался воздйствовать посредствомъ заговоровъ. Дале Галаховъ отмчаетъ чисто личный и утилитарный характеръ заговоровъ4). Онъ соглашается съ мнніемъ, что заговоры имли первоначально псенную форму; и ритмъ, отмченный еще Аанасьевымъ, признаетъ за остатокъ первичной псенной формы заговора5). Еще мене интереса представляетъ Порфирьевъ. Онъ всецло примкнул

22

къ Аанасьеву, миновавъ выводы О. Миллера. Слдуетъ замтить, что у Порфирьева особенно ярко выступаетъ тенденціозность, какую допускали вс миологи, при выбор примровъ заговоровъ. Онъ выбираетъ заговоры исключительно съ обращеніями къ свтиламъ или стихіямъ природы. Между тмъ они далеко не имютъ права на такое первенство.

Много потрудился надъ заговорами П. Ефименко. Главная его заслуга — въ собраніи множества заговоровъ, какъ великорусскихъ, такъ и малорусскихъ. Въ предисловіи къ одному изъ своихъ сборниковъ1) онъ высказываетъ и свой взглядъ на заговоры. Ефименко — послдователь миологической школы и только повторяетъ выводы своихъ предшественниковъ, миологовъ. Конечно, богатствомъ имвшагося въ его рукахъ матеріала объясняются т зачатки сравнительнаго метода изслдованія, которые отмтилъ у него Мансикка. Что касается формальной стороны заговора, то онъ впервые различаетъ формулы заговоровъ, основанныя на сравненіи положительномъ и отрицательномъ2). Ефименко отмчаетъ важное значеніе письменныхъ памятниковъ для изслдованія заговоровъ3). Они помогаютъ возстанавливать первоначальный видъ нкоторыхъ сюжетовъ, исказившихся въ устной передач до неузнаваемости и часто до безсмыслицы4). Въ примръ авторъ беретъ поясненіе закрпки изъ письменнаго источника. Взглядъ его на закрпку потомъ приметъ Мансикка. Я коснусь этого вопроса еще, когда буду разбирать формулу „желзнаго тына“.

Къ миологической же школ принадлежитъ П. Иващенко. Въ своемъ реферат о „шептаніяхъ“ онъ говоритъ: „Въ процесс шептаній, какъ выраженій таинственнаго свяшеннаго знанія, лежитъ народное врованіе въ чудодйственную силу слова и обряда, относимыхъ къ олицетвореннымъ или же просто стихійнымъ силамъ и явленіямъ

23

природы“1). И „словеснообрядовое врачевство является археологическимъ обломкомъ молитвенныхъ языческихъ возношеній къ доброму и злому началу въ природ“2). А знахари и знахарки — прямые потомки древнихъ жрецовъ3).

Помяловскій, на основаніи изученія древнихъ греческихъ и латинскихъ заговоровъ и наговоровъ (понятія, имъ различаемыя), также приходитъ къ заключенію, что они возникли изъ простой молитвы; но уже въ раннее время обратились въ приказаніе4).

Касается заговоровъ и Щаповъ. Изслдуя вліяніе библейско-византійскагоученія объ ангелахъ и святыхъ на народное міросозерцаніе, онъ отмчаетъ, что въ заговорахъ вліяніе это отразилось такимъ образомъ, что ангелы и святые являются въ нихъ дйствующими добрыми силами, находящимися въ борьб съ темными, остатками прежняго языческаго міровоззрнія. Являясь такою смсью языческихъ и христіанскихъ представленій, заговоры относятся къ области „двоеврія“5).

У всхъ предыдущихъ изслдователей (кром Ефименко) разсужденія о заговорахъ входятъ только эпизодически въ труды, имющіе цлью совершенно другое. Первый посвятилъ имъ спеціальную обстоятельную монографію Н. Крушевскій. Онъ, будучи миологомъ, старается въ то же время поставить изученіе заговоровъ на почву психологическую, старается выяснить тотъ психологическій уровень, на которомъ они могли родиться. Крушевскій привлекаетъ къ длу свднія о первобытномъ человк, которыя добыла современная ему наука въ лиц Люббока и Тайлора. Онъ же первый даетъ попытку точнаго опредленія понятія заговора. По его мннію, „заговоръ есть выраженное словами пожеланіе, соединенное съ извстнымъ дйствіемъ или безъ него, пожеланіе, которое