Вскор посл Сахарова выступилъ на томъ же поприщ Даль. Онъ уже заявляетъ, что въ заговорахъ „кроется не одинъ только обманъ, а еще что-нибудь другое“, и увренъ, что многое изъ области заговора можно перевести въ область естественныхъ наукъ4). При описаніи вншней стороны заговора, Даль отмчаетъ вступленіе, дале „иносказаніе или примръ“ (то, что потомъ получило названіе эпической части), потомъ обращеніе къ частному случаю и, наконецъ, закрпку, хотя онъ ее такъ тоже еще не называетъ1). Это первыя строки, посвященныя изслдователями морфологіи заговора. Въ содержаніи заговоровъ обращаетъ онъ вниманіе на смшеніе религіозныхъ и суеврныхъ понятій2). Однако и этотъ ученый самые заговоры объявляетъ болтовней и воздерживается отъ дальнйшаго ихъ изслдованія, а всю суть дла видитъ въ томъ, какъ они производятся и какими обрядами сопровождаются. Интересно то обстоятельство, что авторъ постоянно ссылается на свои личные опыты, продланные имъ съ цлью проврить различные знахарскіе пріемы. Дйствіе нкоторыхъ изъ нихъ онъ признаетъ и ищетъ имъ объясненія въ „животномъ магнетизм“3).

Таковы были первые изслдователи заговора. Они не принадлежали еще къ научнымъ школамъ. У нихъ не было строго научныхъ методовъ. Но тмъ не мене они выдвинули и пытались разршить вопросы, и до сихъ поръ остающіеся спорными. Ими были поставлены на очередь слдующіе вопросы: 1) мсто и время происхожденія заговоровъ, 2) пути ихъ распространенія, 3) степень національнаго элемента въ нихъ, 4) отношеніе заговоровъ къ поэзіи, 5) смшеніе христіанскихъ и языческихъ представленій, 6) морфологія заговора, 7) отношеніе заговора къ гипнотизму. Крупная заслуга заключается уже въ одной постановк этихъ вопросовъ. Собственно же научное изслдованіе заговора началось значительно позже, когда у насъ появились послдователи Гриммовской школы. Заговоры, считавшіеся тогда безусловно чисто народнымъ произведеніемъ, глубокой старины, не могли не привлечь къ себ вниманія „археологическихъ романтиковъ“. Первымъ изъ нихъ былъ.Буслаевъ Онъ уже иначе смотритъ на заговоры, чмъ Сахаровъ и Даль, и требуетъ мста для нихъ въ исторіи литературы, ссылаясь на примръ

14

нмцевъ. „Нмцы дали почетное мсто въ исторіи своей литературы двумъ коротенькимъ заговорамъ, сохранившимся въ рукописи X в.: неужели мы, не столь богатые, какъ Нмцы, древними поэтическими памятниками, не допустимъ въ исторію нашей литературы приведенныхъ мною и многихъ другихъ, исполненныхъ высокой поэзіи заговоровъ?“1). Для выясненія взглядовъ Буслаева на заговоры лучше всего остановиться на его стать „О сродств одного русскаго заклятія съ нмецкимъ“. Дло идетъ о знаменитомъ второмъ Мерзебургскомъ заговор, опубликованномъ въ 1841 году. Установивши сходство двухъ заговоровъ, Буслаевъ ставитъ вопросъ: кто же у кого заимствовалъ? И отвчаетъ: „Нмцы не брали у насъ, ни мы у Нмцевъ того врованія, которое лежитъ въ основ сходныхъ заклинаній“2). Сходство преданій объясняется родствомъ племенъ и однообразіемъ для всхъ законовъ мышленія. „Кром общечеловческаго родства между преданіями различныхъ народовъ, есть еще родство преданій племенное, состоящее въ связи съ родствомъ языковъ… Потому-то и не удивительно, что народы Индо-Европейскіе, родственные по своимъ языкамъ, являютъ замчательное сходство въ своихъ преданіяхъ, и тмъ разительне, чмъ преданіе древне“3). Возникновеніе заговоровъ возводится къ глубокой древности: „заклинанія идутъ непосредственно отъ періода языческаго, стоятъ въ тснйшей связи съ первобытной эпической поэзіею, входятъ въ древнйшій эпическій миъ, какъ отдльные эпизоды“4). Обратимъ вниманіе на подчеркнутыя слова. Это первое разграниченіе собственно заговора, „заклятія“, и эпической части, своеобразно потомъ высказанное Потебней и имвшее громадное значеніе для установленія происхожденія заговоровъ. По поводу двухъ разбираемыхъ заговоровъ авторъ замчаетъ: „наше произведеніе, содержа въ себ остатокъ древнйшей формулы, сохранило только самый

15

заговоръ1)… Нмецкое же къ заклятію1) присовокупило цлую басню о событіи, по случаю котораго будто-бы возникло заклятіе“2). Слдовательно, у нмцевъ въ данномъ случа заклятіе вошло „въ эпическій миъ, какъ отдльный эпизодъ“. Очень цнное наблюденіе, сдланное Буслаевымъ, однако осталось для него безплоднымъ. Стараясь объяснить происхожденіе заклятій, онъ сближаетъ ихъ съ индійскими мантрами или величаніями и находитъ между ними нкоторое сходство. Но „заговоръ позднйшей эпохи теряетъ и эти послдніе остатки жреческаго періода, оставляя за собой только силу клятвы, цлебную или вредоносную, но совершенно забывая первоначальныя обстоятельства заклятія“3). Такимъ образомъ, отдливши было эпическую часть, какъ несущественную, авторъ всетаки признаетъ, что въ глубокой древности-то заклятія, такъ сказать, „отстоялись“ отъ эпическаго миа. Цлое забылось, а эпизодъ сохранился. „Мантра переходитъ въ заклятіе еще въ эпоху Ведъ: заклятіе есть позднйшій видъ мантры… Съ теченіемъ времени заклятіе теряетъ мало-по-малу первоначальныя черты мантры, отрывается отъ эпическаго цлаго и забываетъ величанья божествъ; но сила клятвы остается въ нерушимости, какъ сила вщаго слова“3). Дале слдуетъ очень цнная догадка, въ рукахъ позднйшихъ изслдователей оказавшая крупныя услуги, но у Буслаева опять оставшаяся безплодной. „Брагмана, какъ обрядъ и обычай, доле удерживается въ преданіи, такъ что силою обычая могли держаться до позднйшихъ временъ самыя заклятія… Знахари и вдьмы позднйшей эпохи, утративъ живую связь съ языческими божествами, вовсе не помнятъ мантры — если позволено здсь выражаться языкомъ Ведъ: всю сущность дла полагаютъ они въ языческомъ обряд“4). Вдь это ничто иное, какъ указаніе на связь заклятія съ

16

дйствіемъ, мысль, оказавшаяся впослдствіи столь плодотворной. Хотя, правда, мы дале увидимъ, что обряды, сопровождающіе заговоры, очень часто не содержатъ въ себ ничего языческаго. Останавливаясь на вопрос о томъ, на какой почв могли вырасти заговоры, Буслаевъ замчаетъ: „Множество примтъ, заклятій или заговоровъ и другихъ суеврныхъ обычаевъ и преданій, и досел живущихъ въ простомъ народ, свидтельствуютъ намъ, что та поэтическая основа, изъ которой возникли эти разрозненные члены одного общаго имъ цлаго, была не собственно языческая, и уже вовсе не христіянская, но какая-то смутная, фантастическая среда, въ которой съ именами и предметами христіянскаго мира соединялось нчто другое, боле согласное съ миическими воззрніями народнаго эпоса“1). Отмтимъ еще мнніе Буслаева о степени самобытности заговоровъ и сродныхъ съ ними суеврій. „Перелистывая старинные рукописные сборники“, говоритъ онъ: „не разъ остановитесь вы на чрезвычайно любопытныхъ, большею частію короткихъ замткахъ, носящихъ на себ явственные слды народныхъ суеврій, частію заимствованныхъ, частію собственно русскихъ, иногда языческихъ, иногда съ примсью христіянскихъ преданій. Чернокнижіе, распространявшееся между русскими грамотниками въ книгахъ отреченныхъ или еретическихъ, не мало способствовало къ образованію этой, такъ сказать, суеврной поэзіи въ нашей древней письменности“2). И дале: „не говоря о лчебныхъ пособіяхъ, между которыми постоянно встрчаются латинскіе термины и приводятся иностранныя средства, даже въ самыхъ заговорахъ и отреченныхъ молитвахъ, не смотря на своеземный составъ большей части изъ нихъ, очевидны слды иностраннаго вліянія, сначала греческаго, потомъ латинскаго“3). Относительно лицъ, культивировавшихъ заговоры, Буслаевъ замчаетъ, что тутъ играли немалую роль причетники, какъ люди грамотные, могущіе пользоваться лчебниками и апокрифами. Они создавали ложныя молитвы, близко подходившія къ заговорамъ и часто совершенно переходившія въ нихъ1).

Прямымъ продолжателемъ взглядовъ Буслаева является Аанасьевъ. Въ знаменитыхъ своихъ „Поэтическихъ воззрніяхъ“ онъ прямо принимаетъ мнніе перваго относительно происхожденія заговора изъ мантры2). И по Аанасьеву, „заговоры суть обломки древнихъ языческихъ молитвъ и заклинаній“3). „Первыя молитвы (молить = молыти, молвити) народа были и первыми его пснопніями“4). Поэтому и въ заговор „замчается метръ и подъ часъ народная рифма“5). Псни — молитвы, „поэтическія выраженія, вызванныя однажды благоговйнымъ чувствомъ, невольно повторялись потомъ во всхъ подобныхъ случаяхъ, такъ какъ мысль высказывалась ими въ такой мткой, картинной и общедоступной форм, что не требовалось ни передлокъ, ни поясненій; мало-по-малу выраженія эти становились какъ-бы техническими и получили постоянный, неизмняемый личнымъ произволомъ характеръ“6). Такъ, слдовательно, произошли омертвлыя стереотипныя формулы поэтовъ. „Но какъ вщее слово поэтовъ (= языкъ боговъ), по мннію древняго народа, заключало въ себ сверхъестественныя чародйныя свойства, то молитва = мантра еще въ эпоху Ведъ переходитъ въ заклятіе или заговоръ“7). „Могучая сила заговоровъ заключается именно въ извстныхъ эпическихъ выраженіяхъ, въ издревле узаконенныхъ формулахъ; какъ скоро позабыты или измнены формулы — заклятіе недйствительно“8). Далее, останавливаясь на формальной сторон заговора, Аанасьевъ, вслдъ за Буслаевымъ, отмчаетъ центръ заговора; но уже гораздо опредленне, чмъ тотъ. Приведя заговоръ отъ золотухи и подчеркнувши въ

18

немъ фразу „какъ чистыя звзды съ неба сыплются, такъ бы золотуха изъ раба (имр.) выкатилась“, онъ говоритъ: „Вся сила заклятія состоитъ въ формул, чтобы золотушная сыпь такъ-же безслдно исчезла съ тла, какъ исчезаютъ по утру небесныя звзды“1). Потебня потомъ выскажетъ ту же мысль, только боле точнымъ и современнымъ языкомъ, и получится его извстное опредленіе заговора. Цнное продолженіе нашла уАанасьева другая мысль Буслаева: связь заговора съ обрядомъ. Аанасьевъ длаетъ шагъ дальше: онъ указываетъ на то, что обрядъ въ нкоторыхъ случаяхъ перешелъ въ формулу. „Древнйшая обстановка, сопровождавшая нкогда молитвенное возношеніе, отчасти и до сихъ поръ считается необходимымъ условіемъ силы заговора, отчасти оставленная — изъ обряда перешла въ формулу“2). Авторъ иметъ въ виду вступительную формулу, въ которой онъ видитъ отдачу себя человкомъ покровительству стихійныхъ божествъ3). Объясняя содержаніе заговорной поэзіи, Аанасьевъ замчаетъ, что „въ эпоху христіанскую эти древнйшія воззванія къ стихійнымъ божествамъ, подновляются подстановкою именъ Спасителя, Богородицы, апостоловъ и разныхъ угодниковъ; въ народные заговоры проникаетъ примсь воззрній, принадлежащихъ новому вроученію, и сливается во едино съ языческими представленіями о могучихъ силахъ природы“4). Но я не буду останавливаться на толкованіяхъ, какія даетъ Аанасьевъ образамъ, встрчающимся въ заговорахъ. Его изслдованія ведутся по методу миологической школы. Онъ достаточно извстенъ. Ограничусь указаніемъ на то, что Аанасьевъ допустилъ гораздо боле увлеченія и ошибокъ при миологическомъ толкованіи, чмъ его предшественникъ. Это, кажется, объясняется тмъ, что послдній старался по возможности не выходить изъ общихъ положеній, тогда какъ Аанасьевъ пустился въ самыя детальныя объясненія, что, конечно, при ошибочномъ исходномъ пункт, и должно

19

было привести къ Геркулесовымъ столбамъ. Однако, оставляя въ сторон вс миологическіе экскурсы Аанасьева въ области заговоровъ, положительную сторону его работы надо видть въ постановк новаго ряда вопросовъ. Зарожденіе нкоторыхъ изъ нихъ смутно намечается уже у Буслаева. Вопросы слдующіе: I) на чемъ держится вра въ магическую силу слова, источникъ заговоровъ, II) гд центръ, ядро заговора, III) взаимоотношеніе между обрядомъ и заговоромъ, IV) взаимоотношеніе между христіанскимъ и языческимъ элементомъ заговоровъ, V) происхожденіе стереотипныхъ формулъ, VI) наличность въ заговорахъ ритма и римы и ихъ значеніе, VII) заговорная символика.