24

должно непременно исполниться“1). И тутъ же отмчаетъ, что именно „пожеланіе“, а не „молитва“, такъ какъ часто при заговорахъ нтъ никакихъ указаній на божество, предполагаемое всякой молитвой. „Въ явленіи заговора необходимо различать дв стороны: 1) вру въ возможность навязать свою волю божеству, человку и извстнымъ предметамъ и обстоятельствамъ и 2) вру въ слово человческое, какъ самое мощное средство навязать кому-нибудь или чему-нибудь свою волю“2). „Религія въ извстной фазе своего развитія… характеризуется врой въ возможность навязать свою волю божеству. Фаза эта — фетишизмъ. Къ этому фетишизму и слдуетъ отнести появленіе заговора“3). Происхожденіе вры въ возможность навязять свою волю авторъ ищетъ въ томъ, какъ первобытный человкъ представляетъ себ „причину“. „Для младенческаго ума достаточно весьма незначительнаго основанія, чтобы связать дв вещи“4). „Представленіе о причин первобытный умъ отвлекаетъ отъ явленій, въ которыхъ она, такъ сказать, проявляется самымъ яркимъ образомъ, т. е. отъ явленій возникновенія новыхъ особей отъ особей имъ подобныхъ — рожденіе животныхъ отъ родителей и растеній отъ смянъ растеній“5). Такимъ образомъ „человкъ приходитъ къ аксіом, что слдствіе должно походить на свою причину“6). Съ другой стороны, причинная связь устанавливается на основаніи послдовательности двухъ явленій. Post hoc — ergo propter hoc. Обоимъ этимъ условіямъ удовлетворяетъ слово. Съ одной стороны, слово первобытнаго человка не абстрактный знакъ. „Его мысль, какъ и его слово — картина“7). Следовательно, она можетъ подойти подъ понятіе причины (нечто, похожее на данное явленіе). Это тмъ боле возможно, что, въ глазахъ первобытнаго человка, слово — „предметъ осязаемый,

25

матеріальный“. Слово могло даже казаться живымъ сушествомъ, какъ ведаическая G^ayatri (Молитва)1). Съ другой стороны, „ничто такъ близко не лежитъ къ явленію, какъ слово, его обозначающее, его названіе“2). Такимъ образомъ слово становится въ рядъ причинъ. А предметы неодушевленные и даже ихъ состоянія (болзнь, напр.) понимаются, какъ живыя существа. „Потому упоминаніе ихъ названій можетъ вызвать ихъ самыхъ“3). Но есть заговоры, которые не обращаются ни къ какому живому существу. Ихъ суть въ сравненіи. „При разсмотрніи такого рода заговоровъ мы по необходимости должны придти къ заключенію, что, по убжденію первобытнаго человка, не только явленіе, существующее на самомъ дл, но и явленіе, существующее только на словахъ4), должно произвести другое подобное на дл“5). Это тмъ боле возможно, что слово представляется имъ настолько же матеріальнымъ, насколько и другіе, дйствительно матеріальные предметы. Касаясь вопроса о взаимоотношеніи слова и сопровождающаго его дйствія, Крушевскій высказываетъ убжденіе, что „сущность заговора есть само пожеланіе. На это указываетъ и языкъ: нмецкое Wunsch значитъ и желаніе, и заклятіе“6). Сопутствующее дйствіе — далеко не существенная его принадлежность7). Таковы общіе взгляды Крушевскаго на заговоръ. Что же касается толкованія содержанія заговоровъ, то оно опять чисто миологическое. Въ работ Крушевскаго миологическое объясненіе пришло, можно сказать, къ саморазрушенію. Оно рушилось подъ собственной своей тяжестью. Авторъ съ выдержанною послдовательностью свелъ такую массу различныхъ образовъ къ олицетворенію одного физическаго явленія, что самъ подъ конецъ усумнился: „неужели можно все объяснить однимъ простымъ физическимъ

26

явленіемъ?“1). Такимъ образомъ невольно является потребность искать новыхъ путей.

Ихъ предлагаетъ.А. А. Потебня Нельзя сказать, что онъ же ихъ и открываетъ: они намчались уже раньше. Потебня только опредленно останавливается на нихъ и идетъ дале въ этомъ направленіи. Онъ не посвятилъ заговорамъ спеціальной работы, но неоднократно касался ихъ попутно въ своихъ трудахъ. Первое опредленіе заговора имъ дано было совершенно въ дух господствовавшихъ въ то время понятій о заговор. „Заговоры, вывтрившіяся языческія молитвы, сопровождаются иногда (а прежде, вроятно, всегда) обрядами, согласными съ ихъ содержаніемъ, т. е. символически изображающими его обрядами“2). Но постепенно мнніе это было оставлено ученымъ. Ветуховъ, ученикъ Потебни, по лекціямъ, записаннымъ въ 1875 г., возстанавливаетъ переходную ступень къ новому взгляду, получившему выраженіе въ ст. „Малорусская народная псня“3). Положенія записокъ совершенно тождественны съ положеніями статьи и представляютъ разницу только въ формулировк опредленія заговора. Она такова: „Заговоръ — это словесное изображеніе сравненія даннаго явленія съ желаннымъ, сравненіе, имющее цлью произвести это желанное явленіе“4). Эта формулировка нсколько уже измнена въ ст. „Мал. нар. псня“. Въ ней Потебня говоритъ: „Оставаясь при мнніи, что заговоры вообще5) суть обломки языческихъ молитвъ, что чмъ боле заговоръ подходитъ къ молитв, тмъ онъ первобытне, мы впадаемъ въ ошибку“6). Мысль эта собственно уже была высказана О. Миллеромъ. Потебня ее развиваетъ. „Въ молитв человкъ обращается къ существу, которое, по его мннію, на столько человкообразно, что можетъ исполнить

27

просьбу, или нтъ, что оно доступно похвал и благодарности или порицанію и мести. Конечно, хотя въ заговорахъ почти нтъ слдовъ благодаренія, но часть ихъ подходитъ подъ понятіе молитвы въ обширномъ смысл, заключая въ себ привтствіе (напр. „добри-вечір тобі місяцю, милий князю“…), изображеніе могущества божества, упрекъ, просьбу, угрозу. Тмъ не мене значительная часть заговоровъ иметъ съ молитвою лишь то общее, что вытекаетъ изъ желанія, чтобы нчто совершилось. Нельзя сказать, что они вообще отличаются отъ языческой молитвы тмъ, что, „принадлежа къ эпох боле грубаго представленія о божеств, имютъ, по мннію говорящаго, принудительное вліяніе“ (О. Миллеръ), ибо, во-первыхъ, въ языческой молитв врядъ ли можно разграничить принудительность и непринудительность; во-вторыхъ, въ заговор можетъ вовсе не заключаться представленія о божеств“1). Переходя къ вопросу о формулировк опредленія заговора, Потебня не соглашается съ опредленіемъ Крушевскаго. „Опредленіе заговора, какъ выраженнаго словами пожеланія, которое непремнно должно исполниться — слишкомъ широко. Оно не указываетъ на исходную точку развитія заговоровъ, какъ особой формы пожеланія2), присоединяетъ къ нимъ, напр., простыя проклятія и ругательства, подъ условіемъ вры въ то, что они сбываются, и… существенные элементы причитаній по мертвымъ. Мн кажется, основную формулу заговора лучше опредлить такъ: это — „словесное изображеніе сравненія даннаго или нарочно произведеннаго явленія съ желаннымъ, имющее цлью произвести это послднее“3). При сравненіи этого опредленія съ вышеприведеннымъ, оказывается, что разница между ними заключается только въ добавочныхъ словахъ „или нарочно произведеннаго“. Такимъ образомъ выясняется, что Потебня раньше упускалъ изъ виду ту органическую связь, какая существуетъ между заговоромъ и сопровождающимъ его обрядомъ. Дальнйшее изслдованіе заставило его до нкоторой

28

степени поправить эту ошибку. Однако онъ и теперь не видитъ важной разницы между сравненіемъ съ даннымъ и нарочно произведеннымъ явленіями. Это будетъ выяснено другимъ изслдователемъ. Возникновеніе заговоровъ, по мннію Потебни, связано съ созданіемъ категоріи причины изъ отношеній „cum hoc“ и „post hoc“, въ частности изъ отношеній сходства1). „Вмст с созданіем категоріи причины (propter hoc) из отношеній одновременности, послдовательности и сходства; вмст с возникновеніем сознанія возможности дятельнаго участія воли в произведеніи слдствія, заключеніе от примты и гаданье может переходить в созданіе образа… с цлью вызвать появленіе в дйствительности того желаннаго, что этим образом представлено. При убжденіи в возможности тождества отношеній причины и слдствія с одной стороны и образа и изображаемаго с другой, созданіе образа с упомянутою цлью может быть или чарами в тсном смысл… или созданіем поэтическим. Послднее, при упомянутом условіи, при вр в непосредственную силу слова, есть или заговор или величанье и его противоположность. Между этими формами могут быть сочетанія и посредствующія ступени“2). „Въ звачительномъ числ наличныхъ заговоровъ замтно, какъ въ нихъ, съ одной стороны, желаніе, заране опредленное лишь въ самомъ общемъ, спеціялизуется подъ вліяніемъ случайныхъ воспріятій, съ другой — въ этихъ воспріятіяхъ усматриваются т или другія стороны подъ вліяніемъ господствующаго настроенія. Напр. приколъ3) не иметъ отношенія къ пчеловодству и въ другое время ни его видъ, ни имя не возбудили бы въ человк мысли о пчелахъ; но когда человкъ, будучи озабоченъ своей паской, находитъ эту вещь, онъ говоритъ: „як тоє бидло було припъяте, немогло пійти від того міста нігде; так би моі матки немогли вийти (одійти?) від пасіки, від мене Р. Б“…

29

Лишь посл того, какь случайно1) (хотя быть можетъ не безъ вліянія миической связи пчелы и быка, коня…) образовалось сочетаніе мысли о конскомъ прикольн и сидньи матокъ на паск, появленіе мысли о послднемъ, какъ желанномъ, вызоветъ въ сознаніе и первое. Но тотъ разъ приколъ былъ на лицо, а теперь его нтъ; остается поискать нарочно. Съ теченіемъ времени возникаетъ требованіе: когда хочешь заговаривать матокъ, чтобъ сидли, найди „приколень що коня припинають“, выйми его изъ земли и говори такъ: „як теє бидло було припъяте“… Дйствіе, сопровождающее здсь заговоръ, представляетъ простйшую форму чаръ2). Чары, это — первоначально — дятельное умышленное изображеніе перваго члена заране готовой ассоціяціи (именно того, съ чмъ было сравнено желанное), имющее цлью вызвать появленіе второго члена, т. е. сравниваемаго и желаннаго. Досгигаемое этимъ боле живое представленіе желаемаго3), при бдности содержанія мысли и ея безсиліи отличать субъективное отъ объективнаго, принимается за мру, необходимую для появленія желаемаго въ дйствительности, за мистическое осуществленіе желаемаго“4). Чары могутъ не имть отношенія къ небеснымъ и міровымъ явленіямъ. Такимъ образомъ Потебня выясняетъ роль обряда при заговор. Дйствіе, по его мннію, служитъ для боле живого представленія изображенія заране уже готовой ассоціаціи, выражающейся въ заговор. За нимъ остается роль второстепенная. Вся сила въ самомъ пожеланіи, томъ самомъ Wunsch, о какомъ говорилъ Крушевскій. Вра въ силу слова признается изначальной. „Вра в силу слова есть частный случай безсилія мысли разграничить толкованіе воспріятія, его пониманіе с одной стороны и самое воспріятіе с другой стороны. Такое безсиліе есть основное, исходное для человчества состояніе мысли“5). Въ связи съ убжденіемъ во второстепенности обряда

30

стоитъ и постоянно подчеркиваемая авторомъ яко бы случайность его происхожденія. „Способъ заключенія“, какой длается при заговорахъ и чарахъ, по мннію Потебни, — „миическій; но онъ не предполагаетъ какихъ либо развитыхъ представленій о божеств, а напротивъ предполагается ими“1). „Пусть будетъ данъ миъ: „любовь… есть огонь“. Если бы можно было зажечь въ любимой женщин огонь, то тмъ самымъ бы въ ней загорлась и взаимная любовь. Зажечь въ ней самой огня нельзя, но можно подвергнуть дйствію огня нчто, имющее къ ней отношеніе… И вотъ, сопровождая чары заговоромъ, человкъ разжигаетъ ея слды“2). Въ заключеніе надо сказать, что Потебня, въ связи съ другими продуктами народнаго творчества, и заговоры съ чарами старается привлечь къ объясненію способовъ мышленія. Процессъ мысли, напр., одинъ и тотъ же въ поэтическомъ образ, берущемъ часть вмсто цлаго, и въ чарахъ надъ частью вмсто цлаго3). Метафорическій образъ превращается въ причину. Среди примровъ опять являются заговоры и чары4).

Плодомъ непосредственнаго вліянія Потебни является работа . Зелинскаго „О заговорахъ“. Изслдователь отправляется прямо съ того мста, гд остановился первый. Онъ принимаетъ данное Потебней опредленіе заговора, но вноситъ въ него существенную поправку, именно: откидываетъ сравненіе съ даннымъ явленіемъ. Остается только сравненіе съ явленіемъ, нарочно произведеннымъ5). Эта поправка длается на томъ основаніи, что изслдователь пришелъ къ убжденію, что формула сравненія родилась изъ дйствія. Первоначально были чары дйствіемъ; потомъ къ нимъ психологически необходимо присоединилась формула. Вотъ какъ авторъ описываетъ этотъ процессъ. „Для произведенія желаемаго явленія производится чара, т. е. явленіе, сходное съ желаемымъ и ассоціированное