„Дощику, дощику, зварю тоб борщику въ зеленому горщику; скни, рубни, дойницею, холодною водицею“1)!

Когда идетъ дождь:

„Дощику, дощику, зварю тоб борщику, въ новенькому горщику, поставлю на дубочку: дубочокъ схитнувся, а дощикъ лынувся цебромъ, вдромъ, дойничкою, надъ нашою пашничкою“2)!

Смыслъ обряда здсь вполн ясенъ. Но съ теченіемъ времени онъ затемняется въ сознаніи народа. Во время дождя уже говорятъ:

„Дощику, дощику, зварю тоб борщику, въ маленькому горщику: тоб борщъ, мен каша“3)!

Наконецъ, и самая присказка начинаетъ употребляться не для вызыванія дождя, а для его отвращенія:

284

„Дощику, дощику, зварю тоб борщику въ зеленому горщику, только не йди“1)!

„Не йди, дощику, дамъ т борщику, поставлю на дубонц, прилетять тры голубоньци, та возьмуть тя на крылонька, занесуть тя въ чужиноньку“2)!

Вс подобные заговоры-присказки представляютъ собою, очевидно, обломки заклинательной псни, сопровождавшей нкогда обрядъ-чары на вызываніе дождя. Трудно даже представить себ, что, когда теперь мы слышимъ детскую присказку — „Дожжикъ, дожжикъ, пуще! Дадим теб гущи!“3), то мы слышимъ отдаленное эхо древняго заклинанія, имвшаго еще въ доисторическія времена громадное значеніе. Въ славянскомъ житіи св. Константина Философа разсказывается о жителяхъ Фуллъ (въ Крыму), что они поклонялись дубу и совершали требы подъ нимъ. На обличенія Константина они отвчали: „мы сего нсмы начали отъ ныня творити, нъ отъ отецъ есмы пріяли, и отъ того обртаемъ вся за прошенія наша, дъждь наипаче и иная многая и како сіе мы сътворимъ, его же нсть дерзнулъ никтоже отъ насъ сътворити? аще бо дерзнетъ кто се сътворити, тогда же съмрьть оузрить, и не имамы к тому дъжда видти до кончины“4). Думаю, что жители Фуллъ почитали дубъ, у котораго ихъ предки совершали традиціонное заклинаніе дождя. Возможно, что и самыя требы подъ дубомъ произошли изъ возліяній, изображавшихъ дождь. Съ утратой пониманія первичнаго смысла обряда, онъ обратился въ жертву, т. е. въ обряд произошло то же, что мы выше видли въ заклинаніи.

Были псни-заклинанія на попутный втеръ5). Сумцовъ сообщаетъ псню-заклинаніе отъ вдьмъ, которую наканун Иванова и Петрова дня двушки поютъ, взобравшись на крышу бани6). Къ этой псн примыкаютъ нкоторыя малорусскія купальскія псни въ цит. выше сборник

285

Мошинской1). Того же характера псни, поющіяся при опахиваніи сель и при нкоторыхъ другихъ обрядахъ. Но мы ихъ сейчасъ оставимъ, а вернемся къ нимъ посл, когда разсмотримъ синкретическія чарованія дикихъ, потому что для опредленія того, какая роль въ нихъ выпадаетъ на долю псни, необходимо опредлить магическое значеніе самаго обряда. Пока же отмтимъ нкоторые виды чаръ, гд значительная роль выпадаетъ на долю ритма. У мазуровъ есть чары,po'spiewanie т. е. пніе извстныхъ псенъ на чью-нибудь погибель. Уже само названіе показываетъ на характеръ чаръ.Po'spiewanie иногда состоитъ изъ пнія 94-го псалма; но, очевидно, псаломъ занялъ здсь мсто боле ранней псни-заклинанія. Обычай po'spiewania распространенъ главнымъ образомъ въ сильно онмеченныхъ мстахъ. У нмцевъ этотъ пріемъ называетсяtodsingen2). Въ русскихъ заговорахъ иногда встрчаются намеки, что нкоторые заговоры плись. И это, можетъ быть, вліяніе западнаго po'spiewania. Въ цитированномъ выше блорусскомъ заговор отъ вогнику есть такое мсто: „Потуль ты тутъ бывъ, покуль я цябе заспвъ. Я цябе заспваю и выбиваю и высякаю, и отъ раба божаго выгоняю…“3).

Поляки знаютъ и другой похожій на po'spiewanie видъ чаръ. Это — odegranie. Оно совершается въ костел надъ рубахой больного. Органистъ разстилаетъ рубаху и играетъ литанію. Посл такого odegrania больной или тотчасъ выздороветъ, или умретъ4). Въ Піемонт варятъ рубаху больного въ котл. Когда вода закипитъ, женщины и мужчины, вооруженные палками, пляшутъ вокругъ котла, распвая формулы заклинаній5). — Таковы рдкіе случаи сохранившихся въ Европ чаръ пніемъ и музыкой. Но раньше за этими факторами признавалось дйствіе боле могучее. О немъ свидтельствуютъ памятники народной поэзіи. Въ Калевал Вейнемейненъ и другіе

286

герои поютъ свои заклинанія, иногда сопровождая пніе игрой на гусляхъ. Но они знаютъ и такія заклинанія, которыя надо говорить, а не пть. Во время состязанія въ чародйств съ мужемъ Лоухи, Лемминкайненъ „началъ говорить вщія слова и упражняться въ пснопніи“1). У насъ извстны „наигрыши“ Добрыни; у нмцевъ — волшебная скрипка. Греки знали чарующее пніе сиренъ. Орфей магической силой своей музыки укрощалъ дикихъ зврей, подымалъ камни, деревья, рки. Но нигд все-таки въ Европ мы не находимъ чистыхъ ритмическихъ чаръ. Что такія формулы существовали и сушествуютъ, мы видимъ на индійскихъ заклинателяхъ змй. Зми заклинаются чистымъ ритмомъ: либо ритмомъ музыки, либо ритмомъ движеній. Такія чары могутъ примняться и къ лченію болзней. По Теофрасту, падагру лчили, играя на флейт надъ больнымъ членомъ2). Въ этихъ случаяхъ мы видимъ магическую силу ритма вполн свободною отъ примси другихъ элементовъ. И, что всего интересне, какъ разъ въ своемъ чистомъ вид ритмъ, какъ средство гипнотическаго воздйствія, находитъ признаніе въ наук. Это обстоятельство опять-таки показываетъ, откуда слово могло отчасти черпать репутацію магической силы. Въ синкретическихъ чарахъ слово тсно связано съ ритмомъ. А ритмъ обладаетъ не только мнимой, но и дйствительной силой чарованія. Относительно существованія въ Европ вры въ магическую силу ритма движеній есть, впрочемъ, скудныя указанія. Въ Рим во время одной эпидеміи были приглашены этрусскіе жрецы, которые и исполнили магическій танецъ. Вутке говоритъ о повріи, что танецъ вокругъ костра подъ Ивановъ день гарантируетъ отъ боли въ поясниц3). Вспомнимъ купальскія пляски. У него же сообщается о танцахъ двушекъ вокругъ колодцевъ съ просьбой дать воды. Танцы вокругъ колодца ничто иное, какъ заклинаніе дождя. У Фрэзера сообщается аналогичный обрядъ заклинанія дождя: танцуютъ вокругъ сосуда съ

287

водой1). Выше намъ встрчалась пляска вокругъ котла, въ которомъ варится рубаха больного. Опахиваніе селъ отъ коровьей смерти также сопровождается иногда пляской2), но вообще этотъ элементъ здсь не считается необходимымъ. Не можетъ не кинуться въ глаза, что по мр того, какъ чары являются болe синкретическими, расширяется число лицъ, принимающихъ въ нихъ участіе. Это наблюдается уже въ томъ случа, если чары сопровождаются пніемъ; но еще замтне, когда выступаетъ на сцену танецъ и коллективный обрядъ. Вс эти симптомы указываютъ на то, что когда-то чары были дломъ не только отдльныхъ лицъ, a имли общественное значеніе. Отмтимъ еще одинъ элементъ чаръ — драматическій. Разсматривая параллелистическіе заговоры, мы видли, что изобразительный элементъ сопровождающихъ ихъ обрядовъ играетъ важную роль. По мр восхожденія къ большему синкретизму, и драматическій элементъ будетъ возрастать, требуя большаго количества участниковъ чаръ. Въ нашихъ лчебныхъ чарахъ большею частью при драматическомъ исполненіи участвуетъ одно лицо (напр., загрызаніе грыжи). Часто два, иногда три. По сообщенію Н. Г. Козырева, въ Островскомъ узд, въ „засканіиспировицъ“ участвуютъ 3 знахаря, разыгрывая при этомъ маленькую сценку3). При заклинаніи неплоднаго фруктоваго дерева, „наканун Р. Х. у Малороссіянъ кто-нибудь изъ мущинъ беретъ топоръ и зоветъ кого-либо съ собою въ садъ. Тамъ, тотъ, кто вышелъ безъ топора, садится за дерево, не приносящее плода, a вышедшій съ топоромъ показываетъ видъ, будто хочетъ рубить дерево, и слегка опуститъ топоръ (цюкне): „Не рубай мене: буду вже родити! (говоритъ сидящій за деревомъ, вмсто дерева). „Ни зрубаю: чомусь не родила?“ (говорить рубящій и снова опуститъ топоръ на дерево). — „Не рубай: буду вже родити“ (снова упрашиваетъ сидящій за деревомъ). — „Ни, зрубаю таки: чомусь не родила“ (и третій разъ ударитъ

288

топоромъ). — „Бойся Бога, не рубай: буду родити лучче за всхъ“ (отвтъ изъ-за дерева). „Гляди жъ!“ произноситъ тотъ и удаляется“1). Въ другихъ случаяхъ бываетъ и большее количество участниковъ, дйствуетъ, напр., цлая семья. „Наканун Новаго Года, на, такъ называемый, богатый, или щедрый вечеръ, хозяйка ставитъ на столъ все състное, засвтитъ свчу передъ образами, накуритъ ладаномъ и попроситъ мужа исполнить законъ. Мужъ садится въ красномъ углу (на покутьт), въ самомъ почетномъ мст; передъ нимъ куча пироговъ. Зовутъ дтей: они входятъ, молятся и спрашиваютъ: „Де жъ нашъ батько?“ не видя будто бы его за пирогами. — „Хыба вы мене не бачите?“ спрашиваетъ отецъ. — „Не бачимо, тату!“ — Дай же, Боже, щобъ и на той рокъ не бачили“…2)! Это чары на урожай. Христіанскій элетентъ, конечно, только наростъ. Выше (стр. 145) я описывалъ сцену — изображеніе похоронъ и воскресенія. — У Фрэзера описывается лченіе больного слдующимъ образомъ. Человкъ боленъ потому, что его покинула душа, слдовательно, ее надо возвратить къ хозяину. Вотъ какъ она возвращается. Около больного собираются родственники, и приходитъ жрецъ. Жрецъ читаетъ заклинанія, въ которыхъ описываются адскія муки души, покинувшей самовольно тло, стараясь такимъ образомъ запугать ее и заставить вернуться. Потомъ онъ спрашиваетъ: „Пришла?“ Присутствующіе отвчаютъ: „Да, пришла!“ Посл этой церемоніи больной долженъ выздоровть3).