„Латырь“ не обязательно для камня, встрчающагося въ заговорахъ. Онъ иногда называется и просто „камень“, „синій камень“, „блъ-горючъ камень“ и т. п. На Запад — pierre, Stein, stone, pierre de marbre, Marmorstein etc. Выше я приводилъ нмецкіе и латышскіе заговоры отъ крови и способъ останавливанія крови камнемъ. Хотя у насъ, повидимому, и не сохранился пріемъ лченія ранъ камнемъ, но въ заговорахъ все-таки есть ясные отголоски его. Такъ, въ одномъ заговор читаемъ: „Выйду я въ чисто поле, на чисто море, на чистомъ мор чистый камень, на чистомъ камн стоитъ дубъ краколистый, подъ тмъ дубомъ краколистымъ сидитъ твердая красная двица… руду унимаетъ… руда нейдетъ, крпче крпкаго камня, камень мсто ключа и замка, руду прикладываетъ, вода не канетъ, не каменемъ руда не канетъ…“1). Очевидно, рчь идетъ о томъ же прикладываніи камня, которое мы видли у нмцевъ. Еще разъ обратимся къ эпитетамъ. Я уже говорилъ, что они произвольно прикладываются къ данному образу, чтобы ярче оттнить желательное свойство. Но когда забыта реальная почва, на которой образъ выросъ, эпитетъ теряетъ границы своей приложимости и склоняется къ переходу въ „сквозной“. Въ приведенномъ сейчасъ заговор какъ разъ сдланъ первый шагъ къ этому. У нмцевъ больной говоритъ, что онъ становится наharten Stein (harten — желанное свойство: чтобы руда была „крпче крпкаго камня“); а у насъ на камн сидитъ твердая двица. Отсюда уже одинъ шагъ къ каменной двиц и сквозному эпитету „каменный“, который, какъ мы уже видли, и встрчается въ заговорахъ (стр. 89). Такой заговоръ читаютъ надъ камнемъ2). Камень твердъ, и влага изъ него никогда не течетъ, потому-то онъ и годенъ для униманія крови. „Ни изъ камени воды… крови не будетъ“3). Такимъ образомъ, какъ у нмцевъ, такъ и у русскихъ при лченіи ранъ прикладывался камень. На Запад мы еще видли, что паціентъ садится или становится на камень.

271

Нмецкій заговоръ отъ раны говоритъ:Ich stelle mich auf einen harten Stein…1). Точно также и русскій: „Стану я на камень, кровь моя не канетъ; стану на кирпичъ, кровь, запекись“2). Или заговоръ выливается прямо въ форму предписанія: „Встань на камень, кровь не канетъ; стань на желзо, кровь не полезетъ; встань на песокъ, кровь не течетъ“3). Потомъ по обыкновенію на мсто больного появляется какой-нибудь святой. Такъ, по одному заговору, уже на Латыр камн „стоитъ Іоаннъ Креститель, подпершись желзнымъ посохомъ, и уговариваетъ у р. б. (и. р.) кровавую рану“…4). Или бабушка Соломонидушка на камн Латыр Христа повиваетъ, порзы запираетъ. „Какъ отъ Латыря камня ни воды, такожде изъ раба б. ни руды…“5). Или на „святомъ камн“ сидитъ двица, кровь унимаетъ у р. б.6). Замтимъ то обстоятельство, что камень чаще всего встрчается въ заговорахъ отъ ранъ и зубной боли. Опять повторяю, что я здсь вовсе не намренъ объяснять происхожденіе образа Латыря камня. Я только хотлъ прослдить, что его привлекло въ заговоры. Очевидно, что, какъ на Запад подъ Marmorstein скрывается простой камень, такъ и у насъ была реальная основа для Латыря. Это тмъ боле вроятно, что славянамъ хорошо извстны различные цлебные и чудесные камни. Въ Одоевскомъ узд Тульской губ. есть камни, носящіе названіе Башъ и Башиха. Когда помщикъ ихъ рубилъ, на нихъ выступали кровавыя пятна. Помщикъ былъ наказанъ слпотой, а окрестность безплодіемъ. Народъ около Петрова дня стекается къ нимъ на поклоненіе, какъ на могилы родителей7). Въ Переяславскомъ узд былъ среди потока камень, къ которому ходили на поклоненіе также въ Петровъ день8). Близъ Нерехты, среди рки того же имени, есть

272

камень, похожій на бочку; кто осмлится брать у него воду, тотъ впадетъ въ сумасшествіе1). На Ладожском озер, на осров Коневц, подъ Святой горой, лежитъ большой Конь камень, которому еще въ XV вк приносили въ жертву коня2). Въ Ефремовскомъ узд, на берегу Красивой Мечи, вокругъ Коня камня до позднйшаго времени совершалось опахиваніе, чтобы пріостановить губительное дйствіе мора3). Священный камень Балтійских славянъ, носящій до сихъ поръ названіе Buskahm (Божій камень), находится въ мор недалеко отъ мыса S"ohren4). Не отразилось ли на заговорахъ это почитаніе камней? Сопоставленіе напрашивается само собой. Перечисленные здсь камни находятся на вод. По заговорамъ камень часто помщается въ мор. Поклоненіе камнямъ происходитъ на Петровъ день. По западно-европейскимъ заговорамъ, на камн сидитъ ап. Петръ. Все выше сказанное о камняхъ и ихъ параллеляхъ въ заговорахъ даетъ основаніе предположить, что первые могли служить основой для вторыхъ.

Въ такомъ же положеніи находится, кажется, и другой излюбленный заговорами образъ — чудесное „древо“. Онъ, какъ и Латырь камень, не составляетъ собственности заговоровъ. Онъ здсь только обжившійся гость. Веселовскій, изслдуя представленіе о древ по различнымъ сказаніямъ, приходитъ къ заключенію, что это символъ креста Господня — „Крестное Древо“. Мансикка, изслдуя тотъ же образъ по даннымъ заговоровъ, приходитъ къ такому же выводу. Я, опять-таки не вдаваясь въ разсужденія о происхожденіи образа, попытаюсь только посмотрть, что его могло привлечь къ заговорамъ. Если даже и согласиться съ тмъ, что это символъ, то надо все-таки прослдить, что же дало пищу этому символу. Вдь прямое значеніе всегда предшествуетъ символическому.

Мы раньше уже видли, что привлекавшіеся къ заговорамъ образы привлекались именно обрядомъ. Едва

273

ли и „древо“ представляло собою исключеніе въ этомъ отношеніи. Какъ при изслдованіи образа камня, я сначала указалъ на то, что камень вообще игралъ большую роль во врачебной практик, а потомъ уже указалъ и на опредленныя камни, пользовавшіеся вниманіемъ и почитаніемъ, которые могли способствовать укрпленію образа камня въ заговорной литератур; такъ и теперь — сначала я укажу на то, что дерево вообще участвовало во врачеваніи, а потомъ отмчу опредленныя деревья, пользовавшіяся вниманіемъ народа. Лченіе при помощи дерева очень распространено. Можно дереву или передать свою болзнь, или, наоборотъ, отъ него получить силу. Я уже говорилъ о разныхъ способахъ передачи боли дереву: о вбиваніи волосъ, гвоздя, о выливаніи воды подъ дерево и т. д. Но существуютъ и другіе пріемы. Такъ, грызутъ сосну для того, чтобы зубы не болли1). Съ тою же цлью цлуютъ рябину2). При „бляхъ“ женщина идетъ къ берез, плескаетъ водой на нее и на себя, говоря: „Возьми, береза, свое, а отдай мое“3). Больного лихорадкой окатываютъ чрезъ связанныя втки березы4). Больной лихорадкой идетъ въ лсъ, отыскиваетъ осину, кланяется ей и говорить: „Осина, осина, возьми мою трясину, дай мн леготу“5)! и перевязываетъ осину своимъ поясомъ. Особенно часто прибгаютъ къ дубу. При зубной боли отыскиваютъ въ лсу старый дубъ, близъ котораго вытекали бы ключи, сдираютъ съ его втокъ кору и, вымочивъ ее въ родник, носятъ въ ладонк6). Идутъ подъ дубъ и читаютъ: „Зубинки, зубинки, лзьтя на дубинки“ и т. д.7). Читая заговоръ отъ слпоты, трижды обходятъ вокругъ дуба8). Подобное же хожденіе къ дереву (и въ частности къ дубу) широко распростанено и у нмцевъ.

274

Напр, обводятъ ребенка вокругъ бузины и просятъ ее взять болзнь1). Отсюда, какъ у насъ, такъ и у нихъ существуетъ длинный рядъ заговоровъ — обращеній къ деревьямъ. И французы также ходятъ лчиться отъ лихорадки къ дубу; обязательно до восхода солнца, иначе средство не дйствительно2). У нихъ, между прочимъ, сохранился интересный обрядъ: больного ребенка обносятъ вокругъ алтаря3). Надо думать, что въ этомъ обыча отразилось прежнее хожденіе вокругъ дерева. Это тмъ боле возможно, что церкви воздвигались именно на мстахъ низвергнутыхъ идоловъ или священныхъ деревьевъ, и народъ продолжалъ привычное посщеніе этихъ мстъ перенося на новые предметы то уваженіе, которымъ нкогда пользовались послдніе4). За то же какъ будто говоритъ и мазурскій обычай обносить больного сухоткой вокругъ костела5). У славянъ обрядъ хожденія вокругъ дерева, очевидно, ассоціировался съ хожденіемъ вокругъ аналоя. Отсюда — часто встрчающійся въ заговорахъ мотивъ сватовства съ дубомь. — До сихъ поръ выборъ дерева былъ произволенъ. Опредлялся только его видъ. Въ одномъ случа требовалось отыскать старый дубъ у источника; но опять-таки не опредленный какой-нибудь дубъ. Однако существовали и существуютъ спеціальныя священныя и цлебныя деревья. Если въ дуб есть естественное отверстіе, позволяющее пройти сквозь него, то дерево разсматривается, какъ священное6). Къ такимъ дубамъ издалека приходятъ на поклоненіе. Бартшъ говоритъ, что близъ Мекленбурга въ 20-хъ годахъ прошлаго столтія народъ приходилъ еще къ такимъ дубамъ7). Подъ цлебными деревьями кладутъ больныхъ, поятъ ихъ отваромъ листьевъ и цвта такихъ деревъ; окатываютъ съ нихъ водой дтей;

275

при зубной боли грызутъ деревья и т. д. Особенно много такихъ деревьевъ сохранилось въ сверныхъ областяхъ Россіи1). Таково въ Пензенской губ. дерево „Исколнъ“, священныя три липы изъ одного корня. Если ихъ рубятъ, то изъ нихъ идетъ кровь2). Дерево пользуется славою цлебнаго. Въ житіи Адріана Пошехонскаго описывается обрядъ пролазанія черезъ рябину. „Тамо ростяше древо, зовомое рябина, обычай же имяху, во всяки годы, мнози изъ близь сущихъ весей и градовъ людіе въ бывающій день пятничный, предъ праздникомъ св. пророка Иліи, приходить въ оное мсто къ рченному древу рябин. Прихождаху же и священницы изъ ближайшихъ селей и приношаху образъ святыя мученицы Параскевы, Нареченныя Пятницы, молебная пнія совершающе. Людіе же, для полученія здравія, сквозь оное древо пронимаютъ дти своя иніи же совершеннаго возраста и сами пролазаху и получаху исцеленіе“3). Очевидно, что христіанскій обрядъ здсь примкнулъ къ старому языческому почитанію дерева. Не даромъ въ древней Руси высшее духовенство боролось съ моленіями у источниковъ и деревъ. Несомннно, что у насъ какъ и у другихъ народовъ, былъ культъ деревьевъ и въ частности — дуба. Извстно свидтельство Константина Багрянороднаго о томь, что россы на пути въ Царьградъ приносили въ жертву живыхъ птицъ у великаго дуба. У Балтійскихъ славянъ въ ІЦетин былъ близъ храма развсистый дубъ и подъ нимъ прекрасный родникъ, который считался жилищемъ божествъ4). Близъ Стотгарда была священная дубовая роща. „У верховнаго божества Варяговъ не было ни храмовъ, ни алтарей, ему посвящали только дубъ, окруженный оградою съ пространными мстами для народа. Туда приходили люди съ жрецами и приносили жертву, тамъ же собирались вча и судили тяжбы“5). Дубъ почитался у пруссовъ и кельтовъ. Св. Бонифацій срубаетъ огромный дубъ гессенскаго небеснаго божества и строитъ изъ его ствола часовню.

276

Дубъ является священнымъ деревомъ также у эстовъ1). Въ Славоніи, въ провинціи Пожеганской, въ XVII в. была липа въ пустынной мстности. Христіане и турки совершали моленія подъ нею, прикладывались къ ней и, будто бы, получали исцленія2).

Итакъ, вс эти факты даютъ основаніе думать, что подъ дубомъ такъ же, какъ и подъ Латыремъ камнемъ, въ заговорахъ скрывается нчто реальное. При изслдованіи заговорныхъ мотивовъ, мы уже видли, какъ могъ складываться образъ чудеснаго древа на чисто заговорной почв. Нтъ ничего удивительнаго, если образъ этотъ потомъ ассоціировался съ представленіями о дйствительныхъ священныхъ дубахъ и даже могъ быть замненнымъ послдними. Это гармонируетъ съ постояннымъ стремленіемъ подкрпить врачебный обрядъ священнымъ авторитетомъ. Даже если и можно въ чудесномъ древ и Латыр камн усматривать черты христіанскихъ символовъ, то во всякомъ случа это не результатъ обдуманно составленной системы символовъ, а только постепенный частичный наростъ не всегда сознательный. Также нельзя согласиться и съ тмъ, что образы свтилъ и зорь, встрчающіеся въ заговорахъ, только символы Христа и Б. Матери. Поклоненіе свтиламъ засвидтельствовано, какъ у славянъ, такъ и у другихъ европейскихъ народовъ. Объяснять подобные факты тмъ, что символъ забылся и сталъ пониматься въ буквальномъ смысл не возможно. Нельзя допустить, чтобы изъ символовъ, неимющихъ ничего общаго съ обрядами, родились обряды и при томъ въ такомъ изобиліи, что проникли въ народныя массы всей Европы. Обрядъ, обычай устойчиве сопровождающихъ его формулъ, псенъ и т. п. Поэтому-то и нельзя при изслдованіи памятниковъ народнаго творчества отрывать, напр., псни оть обрядовъ, если между ними есть какая-либо связь. Тмъ боле этого нельзя длать въ области заговоровъ, которые, какъ мы видли, органически развились изъ обрядовъ. Въ XVI в. Макарій писалъ, что по Руси во многихъ мстахъ крпки обычаи