Неутшна была госпожа Кёбесъ Шмицъ въ столь горькой потер. Только въ усиленной дятельности она могла найти забвеніе своихъ горестей. Ей непремнно хотлось видть вокругъ себя людей, чтобъ ухаживать за ними, заботиться о нихъ, поддерживать ихъ своими совтами, а при надобности и деньгами. И вотъ выстроила она большой двухъэтажный домъ, выходящій параднымъ фасадомъ на улицу, а заднимъ на рку, и когда все было готово, выставила на окнахъ картонныя, оклеенныя блою бумагою дощечки, на которыхъ крупными буквами, полными таинственности для непосвященныхъ въ мистеріи англійскаго языка, значились два слова: «to let!» (въ-наймы).

Судьба благопріятствовала всмъ предпріятіямъ госпожи Кёбесъ. Таинственныя объявленія скоро исчезли съ оконъ, а на мсто объявлёній скоро показались господа съ длинными, блыми зубами и жидкими бакенбардами, которые предъ зеркаломъ завязывали свои галстухи, и юныя дамы съ длинными локонами, изъ прелестныхъ, большею частью полуоткрытыхъ устъ которыхъ чаще всего слышались односложны звуки «йесъ» и «но», когда выпадалъ счастливый случай встртить ихъ на прогулк.

Пристрастіе, обнаруженное госпожей Шмицъ на прежнемъ поприщ общественной дятельности, не измнило ей и въ новомъ. И ныншнихъ своихъ постителей раздляла она, какъ и прежнихъ, на два класса, а именно на такихъ, которые уплачивали представляемые счеты не читая ихъ, и такихъ, которые имли дерзость подвергать спеціальному осмотру итоги подаваемыхъ счетовъ. Первыхъ она любила и уважала, послднихъ ненавидла и презирала. Для однихъ она могла при надобности приносить себя на жертву, когда они были больны, приготовлять дли нихъ крпкій бульонъ и даже цлыя ночи просиживать у ихъ постели; для другихъ — всякая дорога была слишкомъ далека, всякая услуга слишкомъ тяжела и никакая ошибочная надбавка не довольно велика.

Свенъ, проживъ у нея восемь дней, въ особенности запалъ ей въ сердце. На представленный хозяйкою недльный счетъ онъ не только не удостоилъ взглянуть, но попросилъ ее впередъ не безпокоить его такими пустяками, кром того выдалъ ей на руки значительную сумму съ просьбою самой распоряжаться и расплачиваться за издержки, и только предупредить его, когда деньги будутъ приходить къ концу.

Госпожа Шмицъ боготворила Свена и потому не на шутку огорчилась, когда на кухню снесли почти нетронутымъ его завтракъ, тогда какъ она сама съ особеннымъ усердіемъ приготовляла его. Свенъ совершенно успокоилъ ее по этому предмету, и обмнявшись съ нею вжливыми фразами, незамтно свернулъ разговоръ на англичанъ вообще и на почтившихъ въ настоящее время университетъ своимъ присутствіемъ въ особенности. Именно по этому предмету госпожа Шмицъ была неистощима. Она и англичанъ, по свойственной ей привычк, разделяла на два класса: на такихъ, которые у нея жили, и на такихъ, которые у нея не жили. Въ-теченіе ея десятилтняго гостепріимства въ числ состоятельныхъ жильцовъ въ ея рукахъ перебывали цлыя толпы мистеровъ, мастеровъ, мистрисъ и мисъ. Она и теперь могла хоть по пальцамъ перечесть наружность каждой личности, ихъ особенности, преимущества и слабости. Въ настоящую минуту подъ ея кровлею находятся два сына Альбіона, молодой джентльмэнъ и его воспитатель, пріхавшіе въ Германію для изученія нмецкаго языка; вотъ уже два года прошло, какъ они проживаютъ здсь, а по-нмецки не могли больше двухъ словъ сказать въ связи. Вообще говоря, въ настоящее время очень мало англійскихъ семействъ въ город, да и между этими немногими мало найдется почтенныхъ людей; это ясно выходитъ изъ того обстоятельства, что никто изъ нихъ не живетъ въ ея дом. Вотъ, напримръ, мистеръ и мистрисъ Смитъ съ четырьмя дочерями. Господи Боже мой! какъ посмотришь на нихъ, какъ они попарно расхаживаютъ по улицамъ, отецъ и мать подъ-ручку впереди, а дочки позади — все попарно, и вс длинные носы ровно вздернуты наверхъ, а нижнія губы равно отвисли внизъ — ну такъ и подумаешь, что мистеръ Смитъ по-крайней-мр англійскій лордъ.

— Ну попробуйте отгадать, господинъ баронъ, чмъ могъ быть этотъ человкъ въ своемъ отечеств? Онъ былъ — неприлично даже выговорить въ порядочномъ обществ — онъ былъ палачомъ и на своемъ вку по-крайней-мр пятьдесятъ душъ спровадилъ на тотъ свтъ. А теперь онъ говоритъ, что мой домъ не довольно хорошъ для него! Словно павлинъ распускаетъ хвостъ и важничаетъ, а весь свтъ считаетъ за честь и счастъе видть его у себя въ дом. Вдь не достойно ли это смха и презрнія! воскликнула госпожа Шмицъ, и въ порыв негодованія отбросила длинную ленту своего чепчика на плечо.

— Стало быть, въ город нтъ ни одного семейства англичанъ, съ которыми пріятно бы познакомиться?

— Ни одного, за исключеніемъ семейства Дургамовъ, которые съ своей стороны ни съ кмъ не желаютъ познакомиться.

— Какъ вы сказали? спросилъ Свенъ.

— Кром мистера и мистрисъ Дургамъ. Разв вы ничего не слыхали о прекрасной англичанк?

— Ни одного слова, сказалъ Свенъ.

— Они живутъ какъ-разъ по сосдству съ нами, сказала Шмицъ, подходя къ отворенному балкону и указывая на противоположную дачу съ терасой: — вотъ въ этомъ дом госпожи Бартельманъ. Вотъ ужъ, я думаю, радехонька она, что наконецъ залучила къ себ въ домъ порядочныхъ жильцовъ, да и къ тому же мн принадлежащихъ по законному праву.

Свенъ сдлалъ усиліе, чтобъ скрыть свое замшательство отъ зоркихъ глазъ госпожи Шмицъ. Итакъ, онъ долженъ наконецъ вступить въ домъ, домъ исполненный таинственности, куда неудержимо и безпрерывно неслись его мысли и чувства. Итакъ, картина — не фантазія художника; оригиналъ тутъ же живетъ, а иначе кто же можетъ быть эта прекрасная англичанка? И сегодня же вечеромъ онъ увидитъ ее!

— Почему же по законному праву? переспросилъ онъ, уловивъ послднія слова изъ разсказа хозяйки Шмицъ.

— А потому что четыре года тому назадъ они были здсь и тогда жили у меня, занимая эту комнату, въ которой теперь вы, господинъ баронъ, изволите жить. Именно эту комнату занимала мистрисъ Дургамъ. Вотъ тутъ именно было ея любимое мсто, гд теперь стоитъ ваша качалка. Вообще вся мебель осталась та же; вотъ за вашимъ письменнымъ столомъ мистрисъ Дургамъ бывало просиживала по цлымъ днямъ, какъ мн случалось это видть. Кажется, она еще больше писала, чмъ даже вы, господинъ баронъ.

— Не угодно ли вамъ посидть со мною, любезнйшая госпожа Шмицъ? сказалъ Свенъ, подвигая стулъ своей хозяйк.

— Благодарю, благодарю покорно, господинъ баронъ. У меня столько хлопотъ, что и минуты терять нельзя. Сейчасъ вернется съ прогулки мистеръ Томлинсонъ и тогда...

— Такъ, вроятно, это мистрисъ Дургамъ и есть та прекрасная англичанка, о которой вы говорили?

— Ну да конечно! подтвердила госпожа Шмицъ, и подобно боязливой птичк, немедленно готовой вспорхнуть и улетть, она присла на край стула: — хотя, собственно говоря, она не иметъ права на такой титулъ.

— Почему, же такъ? Разв она нехороша?

— Нехороша! Такъ хороша, что прекрасне ея въ цломъ свт не найдется. Такъ, ли она и теперь прекрасна, какъ была прежде, этого я не могу вамъ сказать, потому что я ни разу еще не видала ее съ-тхъ-поръ, какъ она во второй разъ вернулась сюда; но тогда весь городъ отъ нея съ ума сходилъ. Чуть-только бывало она покажется, сейчасъ собираются толпы людей, чтобъ любоваться на нее какъ на чудо какое.

— Для дамы это должно быть очень безпокойно.

— Нельзя сказать; въ этомъ отношеніи дамы многое могутъ выносить, сказала Шмицъ философически, захватывая изъ серебряной табакерочки маленькую понюшку табаку: — зато мистеру Дургаму было тмъ боле безпокойно. Вотъ человкъ! Ну ужъ скажу вамъ, господинъ баронъ, вотъ ужъ человкъ! Настоящій — какъ-бишъ его зовутъ? вотъ тотъ мавръ, что мучитъ свою бдную жену.