Живешь ты на цвтущихъ лугахъ,

Рзвйшься въ легкихъ прыжкахъ —

а сегодня утромъ сидла она подъ воздушнымъ насосомъ, покинутая, безпомощная, окруженная безчувственными палачами, наслаждающимися ея мученіями, въ радостномъ ожиданіи той минуты, когда справедливое негодованіе отъ такого недостойнаго обращенія еще сильне станетъ воздымать грудь и она въ безвоздушномъ пространств испуститъ свою воздушную дущу! И вотъ задаю я себ вопросъ: Что ты длаешь, презрнный главный учитель палачей? Разв ты не видишь въ этой злосчастной узниц милое изображеніе твоего любезнаго. друга? Не сидитъ ли и онъ заключенникомъ подъ крпко закупореннымъ воздушномъ насосомъ? Не распространяетъ ли и онъ вокругъ себя всевозможными средствами безвоздушное пространство, въ которомъ тревожно бьется его бдная душа? Не вздымается ли противъ испорченнаго міра и его благородное сердце, готовое разорваться отъ негодованія? И его умъ и сердце не задыхаются ли отъ недостатка пищи, когда онъ поглощаетъ жидкія идеи, еще плавающія въ его атмосфер? И когда я такъ размышлялъ, жалость ко всему человческому роду обуяла мною. Я бросился удержать руку презрннаго ученика науки, который работалъ у насоса до поту лица, и прогремлъ: «Остановись, несчастный! ты убиваешь моего друга» — и вотъ почему я приношу прелестному прелестное, мученику его собрата мученика; будьте единодушны! Ты лови своего кузнечика, пока онъ ловитъ мухъ, и пока будетъ онъ тянуть тихую, однообразную пснь, которой научила его мать-природа, ты взыграй на сладкой флейт меланхоліи.

Бенно жеманнымъ движеніемъ руки приподнялъ склянку Свену, который взялъ ее смясь и поставилъ на окно.

— Ну, а теперь обратимся къ другому предмету, сказалъ Бенно, бросаясь на качалку и вынимая изъ бумажника красиво сложенную записочку: — не будешь ли ты такъ добръ, любезный, чтобъ перевести на нмецкій языкъ письмо, доставленное мн сегодня почтовымъ встникомъ? На сколько я могу видть, оно происходить отъ нкоего мистера, имя котораго мн совершенно чуждо, такъ же какъ и языкъ, на которомъ онъ благоволить со мною бесдовать.

Свенъ взялъ записку; это было такое же приглашеніе, какое и ему было прислано. Онъ тутъ же показалъ Бенно полученную имъ записку.

— Но какимъ образомъ мы удостоились такой чести? спросилъ Бенно.

— А я только что хотлъ обратиться къ теб съ такимъ же вопросомъ.

— Но гд же живетъ этотъ гостепріимный сынъ Альбіона?

— Тамъ, отвчалъ Свенъ, указывая черезъ открытую дверь балкона на озаренную солнцемъ дачу.

— Что? Въ томъ дом на углу, куда мы въ первый день твоего прізда совершили вторженіе?

— Именно такъ.

— О, теперь мн все понятно стало! воскликнулъ Бенно: — нтъ! вотъ что прелестно, такъ прелестно! — и онъ вскочилъ съ мста и, потирая себ руки, хохоталъ во всеторло: — нтъ, ужъ подобной штуки по чести я въ жизнь не испытывалъ!

— Но что съ тобою, Бенно? Право, я ничего тутъ не понимаю.

— Ну что тутъ и понимать? дло очень просто. Мы были съ визитомъ въ томъ дом, посл чего, слдуя обычаю страны, насъ удостоили приглашеніемъ на чашку чая. Ха-ха-ха!

— Какъ! разв мы были съ визитомъ? Съ какихъ поръ школьническія выходки называются визитами?

— А почему бы и не такъ? Неужели непремнно надо заставать дома, когда длаешь визитъ добрымъ людямъ? А на что же тогда визитныя карточки? Ха-ха-ха!

— Но, ради самаго Бога, Бенно, объяснись; неужели ты по ошибк оставилъ тамъ мою карточку, которую я теб тогда далъ за тмъ, чтобъ записать, Богъ тебя знаетъ, какія тамъ наблюденія?

— Оставилъ ли? Да! По ошибк? Никакъ нтъ — напротивъ! На твоей карточк я очень отчетливо выставилъ буквы P. f. v [1] . и кром того обозначилъ твой адресъ: «Въ гостинниц Золотая Звзда». Къ этому я приложилъ и свою скромную карточку. Увряю тебя, он имли премилый видъ рядомъ съ начатою работою мистрисъ — какъ-бишь ты назвалъ фамилію этихъ добрыхъ людей?

— Но, Бенно, Бенно! что за умыселъ у тебя тутъ былъ?

— Никакого, сокровище мое, никакого. Фуй! неужели во всемъ надо имть какой-нибудь умыселъ? Кошк-случаю я бросилъ мячикъ, чтобъ она по произволу наигралась и накаталась съ нимъ. Вотъ и все тутъ! Ну что изъ этого можетъ выйти? Случай-кошка докатила до нашихъ рукъ пару приглашеній. Однако все-же отъ насъ зависитъ поступить съ ними по нашему произволенію.

— Загадка только на половину разршена, сказалъ Свенъ задумчиво. — Всмъ обычаямъ и нравамъ англичан противно приглашать къ себ въ домъ незнакомыхъ людей только вслдствіе визитной карточки, допуская даже мысль, что наши карточки приняты были за настоящіе визиты...

— А почему бы имъ не сдлать одинъ разъ исключеніе изъ общаго правила? Но постой-ка, теперь только я припоминаю, что докторъ Миллеръ, котораго ты тоже долженъ знать — помнишь ли маленькаго Миллера, который жилъ на площади? такой красивенькій юноша съ румяными щечками и блыми руками; ты непремнно долженъ помнить его; на немъ еще постоянно былъ черный бархатный сюртучокъ довольно поношенный, и немножко еще онъ шепелявилъ... Но это не къ длу... однако же, какая у тебя плохая память, словно ршето... Итакъ, маленькій Миллеръ разсказывалъ мн въ то время, какъ мы на дняхъ проходили мимо дачи, что тутъ живетъ богатый англичанинъ, одаренный достолюбезнымъ качествомъ, то-есть удивительнымъ гостепріимствомъ, особенно въ отношеніи людей ученыхъ и стремящихся быть таковыми. Онъ еще спросилъ меня, не хочу ли я, чтобъ онъ и меня представилъ, но тогда я не обратилъ на то вниманія; теперь все это припоминается мн. Очень вроятно, что онъ и сегодня тамъ будетъ. Во всякомъ случа я могу узнать отъ него, стоитъ ли труда на нсколько часовъ натягивать фракъ и новыя перчатки, чтобъ разыгрывать роль любезныхъ молодыхъ людей.

— Во всякомъ случа я отправлюсь туда, сказалъ Свенъ.

— Неужели? Ну, это радуетъ меня. Ты находишъ больше удовольствія въ столкновеніи съ человчествомъ обоихъ половъ, чмъ твой пріятель, меланхолическій датскій принцъ, который завдомо не имлъ ни малйшей наклонности къ мужчинамъ, да и къ женщинамъ не боле того. Стало быть, мн можно бдную лягушку съ собою унести?

Для того, чтобъ завтра опять подставить ее подъ воздушный насосъ? Нтъ, лучше ужь оставь ее здсь. Пускай она изображаетъ для меня memento mогі.