«Съ горы бжитъ волна въ долину, а мой привтъ лежитъ къ теб, стройная смуглая красавица!»

Легкая лодка съ веселыми товарищами мигомъ опередила тяжело нагруженное судно, въ которомъ находилось большое общество. Все слабе и очаровательне доносились звуки псни издалека. Они пли:

«Тысячи привтовъ теб шлю; пора намъ разстаться; но какъ бы я хотлъ, чтобъ рука въ руку намъ съ тобой покоиться на лож глубокаго Рейна!»

Стихла псня и, снова ничего неслышно, кром шороха киля и всплеска веселъ.

— Какъ хорошо! сказалъ Свенъ.

— Да, отвчала мистрисъ Дургамъ: — мн бы хотлось, чтобъ было не такъ хорошо.

— Это почему?

— Потому что тогда мн было бы не такъ грустно, что во мн все такъ мертво и пусто.

Свенъ и мистрисъ Дургамъ по присоединеніи къ обществу очень мало разговаривали другъ съ другомъ, но все время оставались поблизости одинъ другого. Давно уже сдлано замчаніе, что въ подобныхъ обстоятельствах первые шаги длаются съ дерзкою самоувренностью, съ презрительнымъ равнодушіемъ къ свту, но за тмъ на долгое время наступаетъ сдержанность. Съ необузданнымъ пыломъ открываются врата святилища любви, но у самаго порога новички охватываются страхомъ и робостью. А Свенъ былъ до такой степени новичокъ въ такихъ обстоятельствахъ, что ему и въ голову даже не приходило воспользоваться силою, которая случаемъ ему сама въ руки давалась. Онъ чувствовалъ обожаніе къ Корнеліи, но время еще не дйствовало на него и любовь его на эту минуту была чиста и свтла, какъ далекія звзды на небесахъ. Одно желаніе у него было — видть счастливою эту прекрасную женщину. Для осуществленія этого желанія никакая жертва не казалась ему велика.

— Мертво и пусто! сказалъ онъ: — какъ это можетъ быть? Умъ, такъ богато одаренный, какъ вашъ, не можетъ быть пустъ; сердце, умющее проливать такія слезы, какія я сегодня видлъ, не можетъ быть мертво.

— Вы считаете меня гораздо лучшею, чмъ какова я въ действительности. Да, было время, когда душа моя была богата, была обременена богатыми дарами — но теперь не то. Я узнала, что свтъ иметъ только насмшку и презрніе для любви, и въ самыхъ счастливыхъ случаяхъ только равнодушіе. Такъ для чего же намъ дана эта драгоцнная жемчужина, цна которой непонятна для всхъ? Обмняйте эту жемчужину за мшокъ мдныхъ денегъ и раздавайте ихъ полными пригоршнями людямъ. Ваша заслуга предъ человчествомъ будетъ гораздо выше.

— Но я не нахожу, чтобы вы сами слдовали такому правилу въ жизни. Напротивъ. Пошлая бережливость, которая доставляетъ дружескія отношенія со всмъ міромъ, для васъ ненавистна. Для толпы вы холодны и горды; ваша холодность отталкиваетъ, ваша гордость оскорбляетъ.

— Потому что я напиталась лицемріемъ до пресыщенія; потому что я не считаю людей достойными, чтобъ для нихъ принимать на себя столько труда. Я никого не люблю, никого въ цломъ мір, и потому не хочу носить личину любви.

— Вы никого не любите? А ваши дти?

— А они разв любятъ меня? Не утшились ли бы они чрезъ двадцать четыре часа — что я говорю? опечались ли бы они даже, еслибъ я сейчасъ бросилась въ воду? Истинно, они даже не спросили бы обо мн, еслибъ и спросили, такъ ихъ сейчасъ же можно бы утшить общаніемъ подарить новую куклу или лошадку.

— На то они дти, а потому нельзя этому и удивляться. Дтей мы любимъ не потому, что они насъ любятъ, а потому, что они нуждаются въ нашей любви.

— Мои дти даже и въ любви моей не нуждаются, сказала мистрисъ Дургамъ: — они очень богаты и потому въ ихъ жизни всегда найдутся сотни рукъ, которыя будутъ имъ угождать.

— Но не будетъ сердца, которое ихъ любитъ. О, какъ бы мн хотлось, чтобъ вы знали мою мать! Она могла бы все вамъ передать, что я желалъ вамъ сказать и что отчасти не смю, отчасти не умю выразить вамъ.

— Вы очень любили свою мать?

— Какъ и она меня. Я понимаю, чмъ можетъ быть мать для своего сына, чмъ можетъ быть сынъ для своей матери. Мать моя была несчастна, какъ и вы, но по такой ли причин — не знаю, не хочу и не смю знать. Она любила моего отца съ такою силой, что смло разорвала преграды, указанныя обществомъ для нашихъ страстей, и все принесла на жертву своей любви: свое доброе имя, свое спокойствіе. Бдная! она презирала игру. Выигрышъ не иметъ никакого отношенія съ такою ставкой.

— Вашъ отецъ не стоилъ вашей матери? спросила мистрисъ Дургамъ, и ея голосъ дрожалъ.

— Вамъ скажу — нтъ!

— Можетъ быть, онъ былъ по рожденію ниже — но нтъ, это не можетъ быть; вы имя его носите. Но онъ былъ бденъ, нищій? не такъ ли?

— Нтъ, напротивъ. Онъ былъ богатъ по нашимъ понятіямъ. Внщнее положеніе моей матери чрезъ это замужство сдлалось гораздо блистательне, чмъ прежде было, по-крайнеі-мр впослдствіи.

— О! слдовательно, неравенства большого не было въ этомъ брак. Но положимъ, что вашъ отецъ былъ бы такъ бденъ, какъ былъ далекъ отъ настоящей любви, бденъ, низкаго, можетъ быть презрннаго происхожденія, и что ваша мать ежедневно, ежечасно видла оскорбленія не только своему сердцу, но и гордости. Не тяжело ли ей было это выносить?

— Совсмъ не тяжело, напротивъ. Вншняя обстановка никогда не производила вліянія на мою мать. Ея любовь уничтожала бы эти мелочи, какъ огонь солому.

— Врю, возразила Корнелія. Женщина становится выше всего, если только любитъ и любима. Но мужчина? Неужели вы полагаете, что и мужчина могъ бы съ такимъ же геройствомъ все приносить въ жертву своей любви, могъ бы забыть, что жена, имъ избранная — нищая, низкаго происхожденія, что онъ ее поднялъ изъ грязи, что... о! никогда, никогда не забываетъ этого ни одинъ мужчина! А еслибъ онъ и могъ выше этого себя поставить, такъ все-же никогда и ничмъ не могъ себя убдить, что подобная женщина можетъ любить истинной любовью. Она не приносила для него никакой жертвы; любовь безъ жертвы не любовь. По жертвамъ признается любовь. Можетъ ли онъ поврить ея любви?