Под музыку Вивальди
вернуться

Величанский Александр
Шрифт:

«Крапива. Забор…»

Крапива. Забор. Задворки. Сарай. Не пойман – не вор. Не потерян – не рай. Когда этот свет не воротишь назад, когда нет как нет и когда рад не рад.

«Зимы белый свет…»

Зимы белый свет. Беспутная высь. Как волки – след в след — и днесь, и надысь идут глухо, слепо, а оттепель слов: посмертные слепки застывших следов.

«Любите самовлюбленных…»

Любите самовлюбленных, они-то вам не изменят ни с ангелом, ни с бесом, хоть век изменяют, но сухими они выходят постелей чужих из пены и разлюбить им вряд ли кого-нибудь суждено.

(Прич., 25,20)

Это Он снимал одежду от стужи бел, это Он лил уксус себе на раны, это Он опечаленным лишь о печали пел, и Его ненавидели бездари и тираны.

Ноябрь 1986

«Земля кружится, воздухом прикрыв свои края…»

Земля кружится, воздухом прикрыв свои края, НО БЕЗДНА ЯКО РИЗА ОДЕЯНИЕ ЕЯ. Луна кружится, кратеров все язвы заголя, НО БЕЗДНА ЯКО РИЗА ОДЕЯНИЕ ЕЯ. Кружится в танце парочка – бум-бум и тра-ля-ля, НО БЕЗДНА ЯКО РИЗА ОДЕЯНИЕ ЕЯ.

«Не римлянин, не иудей, не грек…»

Не римлянин, не иудей, не грек — мертвецки трезвый русский человек, лишившийся не облика – его-то давно лишили школа, кодла, рота иль подвиг трудовой, то бишь работа, но ОБЛАКА, в которое, как тень, на миг он погружался, даже – БЛИКА, в глазах, как пепел блеклых – погляди-ка: как будто в клетке, он в очей сетчатке, Вень.

«Суждений порывы…»

Суждений порывы сухи, как песок — мы немы, как рыбы, меж собственных строк: ведь рыба средь ила ль, на сковороде ни уха, ни рыла не смыслит в воде.

«Завиднелся лес…»

Завиднелся лес еле… поневоле. Первый в сердце всплеск непредвзятой боли был, как первый крик предутренней птицы: просто «чик-чирик» в садике больницы.

«Спасенья ищи от унынья-греха…»

Спасенья ищи от унынья-греха лишь в чистых глубинах, в ключах языка, лишь в речи изгибах, провалах, в самом забвенье ее о себе, обо всем.

«Вечернею зарею…»

Вечернею зарею мир сделался опять. Меж жизнью и собою легко ли выбирать? Ты, словно жребий, выпал, а мнится, словно роль… Бог создал боль и выбор: иль выбор или боль.

«Калиостро (не граф)…»

Калиостро (не граф), стихотворец-профан, стопы пересчитав, он продолжит роман, и взлетит высоко умозренью в укор — почерк крыльев его — его крыльев узор. Среди торсов и морд, нежилого жилья он составит кроссворд быть-иль-небытия. Что же мог этот маг? Поднят занавес век, но на сцене и мрак непроглядный померк. Все сказал до конца: «Опустеет музей — станет пылью пыльца крыльев бабочки сей».

«Не пренебрегайте…»

Не пренебрегайте, вернейшие жены, ни любовью тайной, ни влюбленностью, ни влечением вечным мужчин, окружающих вас на улице, в метро, на царской службе… Вы все эти «подходы» и «подъезды» и косые взгляды и улыбочки, что просят кирпича, — как аккумуляторы вы их аккумулируйте и супругу вечером дарите сгоряча.

«Как странник, что из рока…»

Как странник, что из рока — котомка и клюка — так и не узрев Бога, пришел издалека, клюку поставил в угол, котомка – в головах, лег на скамью и умер в потемках впопыхах.

«Непониманье – стена крепостная…»

Непониманье – стена крепостная. Непониманье – живительный хмель. О, от стыда этот гнев не сгорает: в этом бою не бывает потерь. И глухота косной роскошью пышет и правоты попирает почет, но коль имеющий уши не слышит, он, хоть имеет уста – не речет.