Под музыку Вивальди
вернуться

Величанский Александр
Шрифт:

««Аминь, аминь, – глаголит, – впредь…»

«Аминь, аминь, – глаголит, – впредь хотя вы тлен и прах, но Царство Божие узреть сподобитесь на днях». И чрез неделю Иисус учеников ведет на гору горнюю, боюсь — одну из тех «высот», где идолам молился всяк язык окрестный, и там, где крутой подъем иссяк, они стоят одни — Иаков, Петр и Иоанн и перед ними – Тот, кто Сам Себе среди крестьян Предтечею слывет. Но вдруг пророка нет, как нет — им зреть дано на миг и ризы белы, яко свет, и, яко солнце – лик. Тут сон горы тяжеле всей свалил их с хилых ног. Но им приснился Моисей и Илия, и Бог.

«Рылеевские «завтраки». Часа…»

Рылеевские «завтраки». Часа ну, этак в два – четыре пополудни, и шуб, и перевязей колкая краса оставлены пока в прихожей. Судьи на скромный сей сошлись синедрион: Бестужев… Греч… И под мундиров ряской горят сердца, как зимний небосклон. За окнами – мороз: пустой, сенатский. Горюет сам Булгарин: о-хо-хо, так где ж хотя б лафит, коль не «Клико» — слова, слова и, чтоб им было пусто, российский квас да кислая капуста.

««Вечности день» велик…»

«Вечности день» велик — к чему исканья сравнений: миг, звезда, песчинка, капля. Суть величин есть встреча на просторе: «Здравствуй, песчинка!», «Здравствуй, капля в море!»

«А ночами зимой…»

А ночами зимой зол мороз-постовой… то ли в стены из бетона вьюга бьется головой, то ль всю ночь напролет снег поземкою бьёт свои земные поклоны тебе, холод, тебе, лед?

«Нет, нельзя печали…»

Нет, нельзя печали указать дорогу, нет, нельзя отраде долго греться тут у печурки – в путь пора туда, где, слава Богу, кудреватые ветра, как ангелы, поют.

«С какого конца не зажигай…»

С какого конца не зажигай свечу – с начала ль, с конца — давно потерян твой чахлый рай, и слиплись черты лица — сначала предавший предаст в конце и, походя, невзначай предаст в середине. Коль нет в лице обличил… обличай.

«Скорей засыпай…»

Скорей засыпай или слушай впотьмах подопытный лай больничных собак — он, слышимый днем, не так одинок… Давай же соснем на положенный срок.

«Нищий, годами сидевший у Красных ворот…»

Нищий, годами сидевший у Красных ворот Храма, был хром от рожденья и жил подаяньем. Он попросил у Петра с Иоанном, и вот те углядевши в душе его свет покаянья, — «Нету, – рекли, – у нас золота иль серебра, но подадим от Иисуса тебе исцеленье: встань и ходи»… И колени его, как вода тряские, мигом окрепли, и, словно олень, он ходит и скачет, как серна ль, у Красных ворот. «Вот и хромой», – люд глядел, как скакал он средь пыли. И многолетний обман заподозрил народ. И исцеленного злыми камнями побили.

«Индустриализации дымы…»

Индустриализации дымы качались в небе. Смазавши наганы, и не довольствуясь одним гудком бесплатным заводским, «котлы» снимали с граждан уркаганы, и мы рождались с наступленьем тьмы.

«Нет ничего страшнее правых дел…»

Нет ничего страшнее правых дел, ну, разве что, неправые, но те хоть не прячутся за правоты пробел… Куда бы нам уйти или уехать?

«Кладбище нагое…»

Кладбище нагое, как горе… Смотри — так вот что такое «земли» «пузыри»: то пучится почва, надрывом могил, кустарник чтоб молча меж ними ходил.

«В утробе – стать монастыря…»

В утробе – стать монастыря, на праздник в «зимнем» храме, сойдясь из дальних деревень дорогою большой — кто молится перстами лишь, кто молится устами, кто молится ушами, кто соблазном иль душой.

«Чуть детства невинная маска спадет…»

Чуть детства невинная маска спадет, враз в щели морщин глянет древний народ — и взглядом голодным наполнит глаза, и все же безродна душа-егоза.

«Наступает момент…»

Наступает момент, когда можно спастись легкомыслием лишь — им и прежде спасались — в легкомыслии есть и паденье, и высь — кому – хлеба на труд, кому – водки на палец.