Под музыку Вивальди
вернуться

Величанский Александр
Шрифт:

«Под горчичными ветвями…»

Под горчичными ветвями им слетаться не дано — птицам, что давно склевали то горчичное зерно, то, которое – всех мене, а коль всеяно, дает больше всех тенистой сени, укрывающий полет.

«Как прах, что приобщили…»

Как прах, что приобщили ко праху и крестом навеки отличили, где «до» и где «потом», так одинок на тризне, как совесть или сон, вдруг знание от жизни не отличает он.

«Ушел, как оглашенный…»

Ушел, как оглашенный, раскаяньем палим, из храма столь блаженно воздвигнутого им — из каменного рока, из извести веков в нарышкинском барокко кудрявых облаков.

«Пересчитывая стопы…»

Пересчитывая стопы, словно мелочь – крохобор, вы полны высокой злобы, но бескрылы, как укор — кто вы? – камень ли в полете, опустевшая ль праща? — но лица не обретете, маску тщательно ища.

«Вдруг настанет день, когда…»

Вдруг настанет день, когда не настанет света, прошлогоднею листвой сухо прошурша, за пустынною весной не настанет лето, за чуть теплым летом вслед — осень хороша.

«Близость это свойство дали…»

Близость это свойство дали. Близорука жизни злость: в тесноты глухом подвале сблизиться не удалось никому ни с кем – все дальше стискивает нас толпа от оксюморонов фальши беспросветна и тупа.

«Прав пророк и потому…»

Прав пророк и потому — страшной правотою — раз грядущее ему то же, что былое. Заживут ли язвы все под его устами, но с рассветом ясности времени не станет.

«Лета миг – как будто не пил…»

Лета миг – как будто не пил: вековечно наг и нищ белый, словно белый пепел, черных посреди кострищ. Лета миг – как будто не жил: ночи мрак – как пепел сед, свет твой безнадежно нежен, словно тьмы грядущий след.

«Короче этот выдох…»

Короче этот выдох табачный и, увы, родившись от убитых, всю жизнь они мертвы — до рокового жженья в груди, до седины — зато столпы крушенья в них не сокрушены.

В стране, что под волной

Всяк кельт измлада знал о том, что обретет покой не на заморских островах, не в небе над собой и не в Аиде, не в аду — под бренною землей — в окрест лежащая стране — в «стране, что под волной», что даже, лежа на земле, ты должен утонуть, но из «страны, что под волной», к нам не заказан путь — хотя слепым, хотя глухим, в забвении по грудь — ты можешь к нам придти живым, как ледяная ртуть.

«Узы дружбы – узы все ж…»

Узы дружбы – узы все ж: цепи, кандалы: никуда ты не уйдешь от себя, от них, и скрываются друзья в той же, брат, дали, чей зазор меж нас всегда был не узок ли?

«Как из синя моря…»

Как из синя моря, как из дальней дали ко берегу волны ползут, подползают, сединой увенчаны, вретищем прикрыты — кланяются низко, а глядят высоко.

«Всяк, кто жил без крова…»

Всяк, кто жил без крова, знает и без слов: ночью небо – прорва, а днем небо – кров: ипостась ли ада или рай хорош — ночью небо – правда, а днем небо – ложь.

«Хотя они безгрешны…»

Хотя они безгрешны и духом высоки, как в небесах скворешни — до гробовой доски им надобна соблазна испытанная власть: быть ангелом опасно, поскольку можно пасть.

«Я еще не знаю, брат…»

Я еще не знаю, брат, сколь тенист Аид, сколь смолой своею ад до краев налит, но давно звучит во мне, словно лейтмотив, ностальгия по земле, на которой жив.

«Ветер воющий по-волчьи…»

Ветер воющий по-волчьи. Среди бела дня – огни. Электрические ночи. Электрические дни, когда свет не поглощает окружающая тьма, но как легкое отчайнье в нем замешана сама.