Под музыку Вивальди
вернуться

Величанский Александр
Шрифт:

«Лежала секира…»

Лежала секира при корени древа грядущего мира во знак. Но высохли корни, секира истлела, забыв об исконных плодах.

«Жизнь состоит из рока…»

Жизнь состоит из рока. Это так. Река ль, поток, дорога — это он: нас из созвездий сочетавший мрак в нас, где невесть, но где-то заключен.

«Из разбойников трех…»

Из разбойников трех, трех заблудших овец одного лишь обрек на кончину творец, взят второй в райский сад, раз уверовать смог, за Варраву ж распят сам, о Господи, Бог.

«Дар речи – дар слышанья, слуха…»

Дар речи – дар слышанья, слуха. И хоть благозвучней ручья звучала разумно и сухо стихов запредельность твоя. Узор твой так тщательно вышит, красы же невиданной сей имеющий душу не слышит посредством улиток-ушей.

«Снег пожизненно сер…»

Снег пожизненно сер. Дни глядят «из-под льдин». Жизнь у нас в СССР — пересчет годовщин — пятилеток ли гиль, иль столетья зазор — и с каких это пор стала небылью быль? Пусть не мир – лишь мирок, но сгорает слепя. Всяк из нас – только срок: годовщина себя.

«Но через сорок дён…»

Но через сорок дён от мира отойдет, не оглянувшись, он — всё зная наперед, в край миновавших тайн, числа которым несть, о том, что вечно там и не случайно здесь.

«Фамильный ли фарфор…»

Фамильный ли фарфор усадебного пруда. Фамильно серебро заиндевевших лип. И даже просто снег — его алмазов груда — всё крадено, всё вам не принадлежит.

«Внеслужебные деревья…»

Внеслужебные деревья. Внеслужебная вода. Первых листьев оперенье внеслужебно, как всегда. Внеслужебны облак гребни. Два по слякоти следа. Только люди внеслужебны не бывают никогда.

«Что гробница для пророка…»

Что гробница для пророка — у него повыше кров — это памятник и только злодеяниям отцов.

«Воспоминания, помноженные на…»

Воспоминания, помноженные на неповторимость бывшего – в итоге дают забвение. Забвения ж блесна — как зеркало, в котором столь убоги действительность и то, что так ясна она в конце пути, и край дороги.

«Если – где? – да где угодно…»

Если – где? – да где угодно: иль в метро, иль на проспекте, даже в доме – за окном ли, иль за дверью – голытьбе коридоров – где б ты ни был поименный? анонимный? — но – нет-нет – а чей-то оклик вдруг послышится тебе — это что-нибудь да значит пред– иль просто знаменует ну, а что – известно только безалаберной судьбе.

«Был человек невидим смерти…»

Был человек невидим смерти, прозрачен был – невидим смерти, проточен был – невидим смерти, и оттого так долго жил. Но был он до того невидим, что сам он никого не видел и, с ней столкнувшись, вдруг увидел всю смерть – как в небе тьму светил.

«Все началось само собой…»

Все началось само собой, чей трубный глас позвал на бой? Все кончилось само собой, и некому трубить отбой, папаша…

«Пир горой. Глубока посуда…»

Пир горой. Глубока посуда. Боже, из одного сосуда наполняешь Ты до свершенья — чашу ужаса, чашу блуда, чашу гнева ль, опустошенья.

««Истлели зерна…»

«Истлели зерна под глыбами своими», курится сор на разрушенных полях, даже скоты ко Богу возопили, и только ты безмолвен, словно прах.