Под музыку Вивальди
вернуться

Величанский Александр
Шрифт:

«Так всякий миг земли вокруг…»

Так всякий миг земли вокруг сияет солнце где-то, и ночи черный полукруг вневременен – он властен над местом лишь (и тем темней всё зло его), но света, но Тайной Вечери Твоей мир всякий миг причастен.

«Поднимите взоры, лица…»

Поднимите взоры, лица — без перстов касанья ясно: только человек и птица созданы крестообразно — в пропасть тот свою стремится, та – в заката позолоту — только человек и птица век обречены полету.

«По правде сказать, я не верю в циклонов разор…»

По правде сказать, я не верю в циклонов разор — в обрывы ветров и клочки атлантических туч — меня занимает проблема заоблачных зорь, меня занимает извечный заоблачный луч.

«Вверху? Внизу? Нет, где-то…»

Вверху? Внизу? Нет, где-то, скорее сбоку – ад. Воскресшим нету сметы по сокрушенью врат. А вот и Евы явлен бесспорный образ нам и с нею – травоядный, бесхитростный Адам.

«Сперва тебе из-за беды…»

Сперва тебе из-за беды не видно бед чужих. Но те, кого забыла ты, забудут о твоих несчастьях, ибо меж тобой и ближними – стена — ты им незрима за бедой — беда у всех одна.

«Поначалу свежим летом…»

Поначалу свежим летом солнце светит без заботы. За девичьим силуэтом ночи полуобороты столь прозрачны. Осень следом — разлучения, излеты — плоть с душой, как тьма со светом, в полумраке сводят счеты.

«Свято место пусто…»

Свято место пусто не бывает, но если свято. Русь-то вспять святить грешно. Не бывала небыль. Нет добра во зле. Были кресты в небе, а теперь в земле.

«И ты, от срока…»

И ты, от срока отставший срок, и ты, осока, и ты, лесок, и ты, воочье — заря без сна, как белой ночью, ты днем черна.

Снег

Он сер, как штукатурка, он серовато-бел, как с летнего окурка осыпавшийся пепл — ишь, сколько налетело — холмом глядит ухаб. Захолонуло тело, и ветхий дух прозяб.

«Обособилась особь…»

Обособилась особь, но с ногами или нет — змий не гад – это способ, это – эксперимент… Иова расспросите, сколь божествен искус… Саваоф искуситель! Искуситель Иисус!

«Язык из нас…»

Язык из нас рвут на корню беззвучно, не речь, а со — кровенный смысл ее; не звук – душа окружена ушами бездушными, но слышащими все.

«Я только лирик, потому мой рок…»

Я только лирик, потому мой рок, мечтать хоть о комедии не впрок — пусть в ней полупрозрачный персонаж вдруг вечности заглянет за корсаж, чтобы под тканью вспученной найти чуть различимые наземным человеком, далеким переполненные млеком холмы ль, ухабы млечного пути.

«Вот в чем напева диво…»

Вот в чем напева диво насущнейшее – коль в беспамятстве порыва ты хладен, как огонь незримого недуга — души поверхность, гладь бестрепетна, как фуга — пучины благодать.

«Как связанные нитью…»

Как связанные нитью, они всегда вдвоем — агония соитья с самим небытием (меж ними одночасья мгновеннейшая синь) — и к вечности причастья агония… Аминь.

«Недуг – печная тяга…»

Недуг – печная тяга из песни в небеса. Так где ж друзей ватага — пускай погреется. Топчан. Пустая полка. Свеча. Иконостас. Недуга вся недолга недолговечней нас.

«Лишь в вере – правда и порука…»

Лишь в вере – правда и порука, но Молхово лесное ухо, Петром отрубленное вдруг, вещественнее всех порук: чем несуразней, тем вернее, тем достоверней этот штрих для нас слепых, как лотерея, как ухо Молхово глухих.