– Я не верю в это, - вдруг жестко сказал аль-Мамун.

И тут же почувствовал, как распрямляются плечи.

– Я не верю в это, - с нарастающей, распирающей изнутри яростью, повторил халиф.
– Всевышний не оставит аш-Шарийа.

– Кто ты такой, чтобы говорить за Всевышнего, - спокойно проговорил Джунайд.

– Я?!
– взорвался аль-Мамун.
– Я всего лишь человек! И мне плевать на ваши высокоученые гороскопы и сумеречные бредни! Я всего лишь человек! И я верю, что если через год от нас ничего не останется, то все это - все это: Али, его Книга, аят, откровение в пустыне, ансары, исход из города, основание аш-Шарийа - все это было напрасно! Я... я верю - в надежду!

Последнее слово он почти выкрикнул. Сумеречные лица с дымчатыми, пустыми глазищами равнодушно развернулись к нему. На мертвой площади свистел ветер.

– Возможно, этот человек прав, - мягкое мурлыканье за спиной заставило Абдаллаха крутануться на месте.

Он оказался лицом к лицу с Тамийа-химэ. Тоже в белом, с головы до ног. О Всевышний, вспомнил аль-Мамун. Ему же рассказывали. В Ауранне белый - это цвет траура. Траура и смерти.

– Мы тоже верим в надежду, - бледные губы на фарфоровом лице шевелились до ужаса неестественно - куклы не разговаривают.
– Если бы не верили, разве стала бы Майеса-химэ просить о ребенке?..

За спиной опять послышалось змеиное шуршание осыпи. Поскакали, покатились мелкие камушки. Один остановился на рубчатом шелке подола княгини.

– Исполнено, о шейх, - прогудело из темноты провала.

С неохотой поднимая глаза, аль-Мамун разглядел красно-дымный силуэт марида.

– Иди за мной, о мой халиф, - тихо сказал Джунайд.
– Между тобой и князем осталось последнее дело, которое никто не сможет выполнить за тебя.

– Какой спрос может быть со смертного дурака?
– зло пробормотал аль-Мамун.

Но суфийский шейх уже шел вперед, не оборачиваясь и не подавая виду, что слышит.

Задирая колени и оступаясь, Абдаллах все-таки последовал за Джунайдом - как оказалось, в уцелевшую между просевшими сводами пристройку с полками для хранения обуви. Серая низкая арка-подкова держалась, в проломы тек сумеречный воздух. Суфий поднял и поставил на полку дрожащую тоненьким огоньком лампу. Вокруг все было густо присыпано молочно-серой пылью. В каменной нише темнела чья-то одинокая сморщенная туфля. Под ногами хрустело и поскрипывало - мрамор выщербило и расцарапало выдохом оседающего молельного зала, ступни саднили на камушках и осколках штукатурки. Обломки лежали длинными извитыми кучами, словно барханы под пустынным ветром.

– Осторожно, - тихо сказал шейх.

И удержал халифа от следующего шага.

Абдаллах понял, что куча, через которую он собирался переступить, - вовсе не куча. Одежду и волосы нерегиля покрывала бесцветная мучнистая пыль, серое от каменной взвеси лицо казалось синеватым, как у задохнувшихся под обломками дома во время землетрясения. Самийа походил на выпотрошенную тряпичную куклу.

– Он... разве... здесь?
– с непонятным отвращением отступая на шаг, пробормотал аль-Мамун.

– Мы вынесли тело из зала. Туда... нельзя заходить людям. Во всяком случае, пока мы... не вычистим это место, - тихо ответил Джунайд.

Надо было брать себя в руки. Как-то... наклониться?..

Да будь ты мужчиной, Абдаллах! Сначала чуть не наступил, а теперь боишься заглянуть в лицо?

– Осторожнее, о мой халиф, - твердо сказал шейх.
– Не нужно до него дотрагиваться.

Опускавшийся на колени аль-Мамун на всякий случай отдернул подальше ладони - и тут же разозлился на себя еще больше.

– Почему?
– резко спросил он Джунайда.

– Тарег сейчас... в смутном месте. Я опасаюсь, что, прикоснувшись, ты можешь последовать за ним, о мой халиф.

– Так он не мертв?!
– вскинулся Абдаллах.

– Он не жив, - сухо отозвался суфий.
– Он на высотах.

Аль-Мамун почувствовал, что замерзает. Смотреть в лицо нерегилю ему расхотелось.

– Ты должен отпустить Тарега, о мой повелитель, - тихо, но твердо сказал Джунайд.
– Сказать на ухо, что он исполнил свой долг и должен уйти.

– Но ведь...

– Клятва все еще удерживает его.

– Разве Яхья ибн Саид не написал, что нерегиля нельзя освободить от Клятвы?

– Освободить, пока он жив, нельзя. Но душа уже покинула его тело. Теперь нужно отпустить душу. Он должен получить возможность... уйти в чертоги мертвых своего народа, о мой халиф.

Что-то в голосе шейха заставило аль-Мамуна поднять глаза и посмотреть суфию в лицо. Тот кашлянул и стал глядеть вверх, изучая развороченный свод с гнутыми ребрами арок.