Медведевич Ксения Павловна
Шрифт:
Халиф вскинул руку и крикнул:
– О Кассим аль-Джунайд! Что здесь происходит? Каковы обстоятельства, в которых мы оказались?
Абдаллах кричал и с каждым произнесенным словом все острее ощущал неуместность - крика. Этих слов. Всего себя на этой площади.
Сумеречники один за другим поворачивали головы и смотрели назад, куда-то за спину аль-Мамуна. Джунайд даже глазом не повел в сторону халифа, а сразу пошел туда, куда все смотрели.
Медленно, чувствуя, что ничего хорошего не увидит, Абдаллах развернулся в седле.
Через заваленную обломками мертвого прибоя площадь двигалась странная процессия.
Сначала халиф разглядел только белое - женщину в белом широком платье с белыми рукавами до пола. Ее вели под локти другие женщины, тоже в белом. Сумеречницы, аураннки - все до одной в белом. Безо всяких украшений в длинных волосах.
У женщины, которую вели под локти, было совершенно неподвижное, ничего не выражающее лицо. Джунайд, как оказалось, направлялся именно к ней. В трех шагах поклонился - на аураннский манер. Сумеречница в лебедином платье склонила голову в ответ.
– Кто это?
– поинтересовался аль-Мамун - скорее у воздуха, чем у кого-то определенного.
Евнухи и гвардейцы маячили в отдалении - как у него получилось оторваться от свиты?..
– Это княгиня Майеса, - отозвались откуда-то снизу.
Быстро глянув под стремя, халиф увидел там черного кота. Кот поднял морду и посмотрел на халифа. Аль-Мамун помотал головой и сморгнул. Кто же ему ответил?..
– Я тебе ответил, - явственно проговорил кот - усы и пасть прошевелились в такт речи.
– А... ты...
– Джинн, - снова шевельнул усами кот.
– Мое имя среди силат - Имруулькайс. Люди называют меня Утайба ибн Науфаль.
– Ты...
– Выглядел как черный конь и черный всадник в битве под Фейсалой.
– Но...
– Вдали от Мухсина могу принимать только этот облик.
– А...
– Такое заклятие.
Женщина в белом опустилась на расстеленную для нее циновку. Джунайд еще раз поклонился и пошел обратно к провалу входа.
– Так...
– Княгиня Майеса. Супруга княгя Тарега.
– Кто?!..
– И мать его ребенка, кстати.
– Как?!..
– Точнее, теперь - вдова князя Тарега.
– Что?!..
– Угробила себя наша кокосина, - вздохнул джинн.
– Сказала - угробит, и угробила. Жаль. Хотел я прибить того айютайского монашка- и зря не прибил. Жаль, жаль...
И, вздохнув еще, поплелся среди камней - вслед за Джунайдом.
– Стой!..
– Иди за мной, - спокойно повернул к нему усатую морду кот.
– Джунайд расскажет, что тебе нужно делать.
– Стой!..
Кот скрылся в темноте провала. Аль-Мамун, все еще хватая ртом воздух, огляделся.
Сумеречники сидели очень тихо, опустив головы и покачивая золотистыми и черными хвостиками на затылке. На площади легонько посвистывал закатный ветер, растрепывая одежду на живых и мертвых.
Женщина на циновках сохраняла полную неподвижность, остановившиеся глаза смотрели в пустоту. Черные длинные волосы колыхались под порывами пыльного воздуха, легчайшие пряди взметывались и ложились обратно на спину.
– О Всевышний...
– пробормотал халиф.
– Что здесь происходит...
Вот это - жена нерегиля? У нерегиля - была жена? И ребенок? Когда все это произошло? Почему он, аль-Мамун, ничего об этом не знал? Хотя как бы он мог об этом узнать? Мужчины о таком друг друга не спрашивают... Но тайная стража? Почему?.. Хотя... Ах вот оно что. Вот почему нерегиль постоянно пропадал в лагере сумеречников. О Всевышний. Он там... А он, аль-Мамун, его...
Но что, шайтан всех задери, значило, что нерегиль себя угробил?!
В темноте входа медленно оседала пыль. Все вокруг молчали. Аль-Мамун вдруг понял, что из курящегося дыма на него смотрят мариды. Голова отказывалась принимать услышанное.
И тут из толпы сумеречников донесся странный, сдавленный звук. Абдаллах вздрогнул.
И понял - плач.
И тут же что-то сдвинулось в голове, открывая дверь свету.
Аль-Мамун вспомнил - ну конечно, письмо про статую. Нерегиль написал его давным-давно, целую жизнь назад, в дождливой осенней Басре. Написал, пока сидел под стражей в комнатах Якзана аль-Лауни.