Неизвестно
Шрифт:
У Софы потекли слезы в тарелку.
– Поплачь немного, а потом успокойся, возьми себя в руки и улыбайся почаще, чтоб доченьке твоей, которая уже в тебе начала жить, веселей было. Они ведь там чувствуют свою мамку. Как думаешь?
Утирая слезы, Софа улыбнулась и кивнула головой.
– Тебе когда рожать?
– В марте...
– Так это ж замечательно!
– восхищенно воскликнул Зорин.
– И как это вы с Ленькой подгадали так ловко - в марте! Зима уже будет за спиной, весна вовсю пойдет. А с весной и наши придут! Сама знаешь, как под Сталинградом им дали, да под Курском добавили, так и катится на запад немчура проклятая. Нет, конечно, войска у них еще есть, да разве может кто-нибудь победить Красную Армию? Да она сметет всю эту коричневую шваль к чертовой матери!
Софа смотрела на командира глазами, полными веры и надежды.
– Мы еще в сорок первом году, когда организовывали партизанский отряд и не имелось теплой одежды, не хватало оружия, а немцы уже были под Москвой, - мы и тогда верили, что Красная Армия разобьет их все равно! Так это когда было - два года назад! А тут - несколько месяцев и осталось продержаться. Ну, договорились?
– Зорин смотрел на Софу, и его сердце, огрубевшее, превратившееся за эту войну в кусок черствой резины, заныло от жалости к этому ребенку-мученику. В это время к ним подошёл и стоял, стараясь изобразить солдатскую стойку «смирно», Миша Зелинковский, художник.
– Тебе чего?
– спросил Зорин.
– Я сделал, что вы сказали, вот портрет, - ответил Зелинковский и протянул Зорину завернутый в чистую тряпицу прямоугольник.
Зорин тотчас развернул - это был портрет Сталина. Зорин с минуту всматривался в портрет вождя, затем повернулся к Софе.
– Смотри! Под руководством этого великого человека мир очистится от чумы фашизма! Под руководством товарища Сталина, великого полководца и защитника всех угнетенных, к нам придут освобождение и победа!
Широко раскрытыми глазами Софа смотрела на портрет обаятельного усатого человека с по-отцовски мудрым, устремленным вдаль взглядом.
– Молодец, товарищ Зелинковский!
– Зорин крепко пожал ему через стол руку.
– Очень точный портрет. Большое тебе спасибо.
На краю лагеря послышались крики, Зорин с беспокойством глянул в ту сторону. Подбежал ординарец Финерсон, доложил:
– Товарищ командир. Там Рейсер палатку сжег.
– Черт бы их побрал, лайдаков этих.
– Зорин протянул Софе портрет.
– Отнеси в штаб.
И быстро зашагал к месту происшествия. Ординарец и художник побежали за ним.
Софа бережно взяла портрет и еще минуты две всматривалась в лицо изображенного на нем человека. А потом прижала портрет к груди и твердой походкой пошла по направлению к штабу. Но проследовала мимо него, вошла в лес и, миновав молодой ельник, вошла в березовую рощу, великолепную, как храм, - первое золото листьев, свежая зелень влажного мха и белая колоннада стволов. Оглянувшись по сторонам, Софа поставила на высокий пень портрет и встала перед ним на колени. Сцепив на груди пальцы рук и опустив голову, заплакала.
– Мамочка и папочка мои родные, простите вы меня - я во всем виновата. В вашей гибели виновата, в гибели сыночка моего маленького... Лучше бы я умерла вместе с вами и не мучилась больше. А то опять по моей вине родится у меня дочка и будет мучиться этой войной. Разве для мучений рождаются дети, разве для несчастий живут люди, разве нельзя жить на свете без зла?.. Господи, я столько натерпелась... Нет сил уже больше никаких. Не дай, Боженька, умереть нам в эту зиму. Мы в чем виноваты? Прости нас, прости - мы столько терпим, столько мучаемся, а так хочется дожить до весны, до свободы, до победы, до мира. Чтоб детки жили, чтоб Красная Армия поскорее пришла и спасла нас!.. Дай, Боженька, силы солдатам Красной Армии, всем честным людям на войне - они за нас всех умирают. И мы готовы умереть, только чтоб дети наши остались и жили в мире, без войны. В счастье. Товарищ Сталин, Иосиф Виссарионович, вы наш отец, мы вас так любим, мы вам так верим и только на вас надеемся - спасите нас! Ни на кого больше нет надежды - только на вас и на Красную Армию.
Прибежав к месту происшествия, Зорин увидел остатки сгоревшей палатки и находившегося в ней кое-какого личного имущества проживавших там бойцов. Вокруг собралась большая толпа, в первых рядах которой толклась разнокалиберная детвора. В центре внимания собравшихся, помимо останков пожара, оказались два бойца боевой роты - сонный увалень Рейсер в обгоревшей одежде и, с осмоленным рыжим чубом, верткий, подвижный Яшка Гельфанд.
– Как все случилось, рассказывайте !
– сдерживая себя, приказал Зорин.
– Товарищ командир, палатка загорелась из-за неосторожного обращения с огнем, - тотчас стал докладывать Гельфанд.
– Рейсер пришел с ночного дежурства, лег в постель и закурил. Ну и сразу уснул. Самокрутка выпала - вот и пожар. Я бросился тушить, тут подбежали люди, и вместе мы загасили огонь.
– А у Рейсера винтовка сгорела, - доложили пацаны из толпы.
– Что?!
– взвился Зорин.
– Винтовка? А ну, покажи!
Увалень, неловко согнувшись, поднял с земли винтовку, от которой остался только металлический ствол с затвором - ложе винтовки обгорело, а приклад сгорел почти полностью, превратившись в головню.