Неизвестно
Шрифт:
– Наконец-то порядок наведут. Драпать кончим, а?
– Стоять!
– грозно крикнул спешно подходивший к мотогруппе офицер - молодой лейтенант с жестким выражением лица.
– Оставаться на своих местах!
Все удивленно посмотрели на него.
Автоматчик шагнул навстречу лейтенанту, что-то кратко сказал ему, протянул пачку солдатских документов, но тот не стал их брать, а так же негромко ответил автоматчику. Тот побежал в сторону площади. С полминуты лейтенант пристально смотрел на мотогруппу.
– Я командир взвода специального батальона войск НКВД, - громко сказал он.
– В наши обязанности входит проверка и сбор отступающих разрозненных воинских групп и сведение их в единый отряд. А поэтому слушай мою команду. Слева от меня в одну шеренгу становись!
Мотоциклисты - кто нехотя, с недовольством и угрюмостью на лице, а кто с поспешной исполнительностью - выстроились согласно приказу. Лейтенант оглядел строй. С удивлением уставился на вытянувшуюся на левом фланге Дину.
– Вы кто такая?
– А я с ними, - разъяснила она ситуацию.
– Да это приблудились к роте две барышни. Сиротины, наверное, - сказал, усмехаясь, старший.
– Одна вот попросилась на технике покататься, вторая там, с ротой осталась.
– Шагом марш отсюда!
– приказал лейтенант.
– Я не уйду!
– тотчас ответила Дина.
– Куда мне одной идти?
– с обидой в голосе добавила она.
– Я приказываю!
– Ну и пожалуйста!
– расстроенно, пробурчала Дина и быстро зашагала куда глаза глядят. Обернувшись, пригрозила: - Я буду жаловаться вашему начальству!
– И поспешила дальше.
Лейтенант на секунду недоуменно поднял брови, но тотчас опять переключился на стоявших перед ним солдат.
– Оружие на землю - клади!
– приказал он. Команду никто не выполнил, бойцы только недоуменно переглянулись. Тогда лейтенант решил разъяснить.
– Сейчас мы вас поведем на обед. У нас хорошая кухня. Покормим борщом и кашей. Но до прибытия вашего командира роты мы не можем полностью вам доверять. Сами знаете обстановку. Поэтому я приказываю. Оружие - положить.
При упоминании о борще и каше бойцы заулыбались и команду на этот раз выполнили четко.
– Кру-гом! Десять шагов вперед - шагом марш!
– Бойцы и эту команду выполнили.
– Кругом!
– опять скомандовал лейтенант.
Когда бойцы повернулись лицом к мотоциклам, они увидели перед собой стволы направленных на них автоматов. Бодрость с их лиц сразу пропала, а лейтенант, наоборот, стал совершенно спокоен и, чиркнув зажигалкой, закурил сигарету.
Дина в это время поднялась на гранитные ступеньки костела. Ее восхищали в таких белорусских местечках, где веками проживало белорусско-польско-еврейское население, часто встречающиеся грандиозные христианские соборы - как правило, католические костелы. Стремящаяся ввысь готика заставляла поднимать глаза к небу, думать о том, что сверху, оттуда, человек видится лишь как малая букашка. И, собственно, таковым он на самом деле в этой жизни и является. Поэтому не стоит слишком заноситься, а надо быть смиренным. Ибо там, вверху, вечность, а здесь суета и тщеславие, несправедливость, мучения и гибель. Дина поднялась по ступенькам, вошла в костел, за ней медленно закрылась тяжелая дверь. Не слышала, как, топая по брусчатке, к лейтенанту подбежал тот самый солдат, что остановил их мотогруппу. Солдат опять что-то негромко сказал офицеру, тот кивнул, отбросил недокуренную сигарету и, окаменев лицом еще больше, сказал, обращаясь к солдатам мотогруппы:
– Вы завладели мотоциклами, убив немецких солдат. За это нет вам прощения. Вы недостойны быть даже рабами. Фойер!
И автоматчики дружно ударили огнем в шеренгу из четырнадцати человек.
На звук автоматного грохота Дина рванулась к выходу, но в дверях перед ней возник, расставив крестом руки, молодой мужчина в сутане.
– Не ходите!
– выдохнул он белыми, как и его лицо, губами.
– То не есть российский жолнеж. То естэм переодетый герман, фашист! Убьют.
– Как? !
– Моментально сердце наполнилось таким отчаяньем и горем, что Дина вдруг ощутила пустоту, протянула руки, чтоб удержаться, и провалилась в нее.
Она очнулась на полу костела от того, что ей брызгали в лицо водицей. Сразу все вспомнила, все поняла и заплакала - от безмерной жалости к убитым ребятам, ставшими ей родными как братья, от обиды за то, как подло их немцы взяли, обманули, от ощущения зыбкости бытия, всего окружающего, от своей слабости, одиночества и предчувствия предстоящего безмерного, нескончаемого горя, череды мучений, испытаний. И она впервые в жизни почувствовала, пережила состояние обреченности. Не плакала все первые пять дней войны. А сейчас, лежа на полу костела, она рыдала, сотрясаясь всем телом, стонала, билась головой об пол. Одно только слово можно было разобрать из её рыданий: «умереть, умереть, умереть» - как мольбу, как просьбу, как заклинание шептала она. А на коленях перед ней стоял человек в сутане и шептал: «Господи, прости ее!..»
Наконец Дина утихла, и священник взял ее за руку.
– Вставайте, пани.
– Кто вы?
– спросила Дина и добавила: - Вы меня спасли. Если б я выбежала на улицу и начала стрелять, они меня убили бы. Я вас ударила - простите.
В ее сумочке, висевшей на плече, лежал заряженный пистолет и запасная обойма.
– Как говорят у вас, русских, Бог простит.
Дина хотела поправить - «я еврейка», но усталость, вдруг овладевшая ею, не дала открыть рта. «И зачем?» - подумала она.