знали, что Иерусалим находится в осаде, что начало боевых действий не избавило

осаждённых от внутренних раздоров, а городу грозит голод.

Прошёл еврейский праздник опресноков, окрепшие Михаил и Никанор всё чаще

заводили разговор о возвращении в Иерусалим или, в крайнем случае, в Мосаду; а

раздраженный своей беспомощностью Марк, превозмогая себя, несмотря на

головокружение и приливы слабости, начал подниматься с постели, пытаясь

физической активностью помочь выздоровлению. Раны на бедре и плече уже почти

зажили, поджила рана и на лопатке; попытка же объяснить собственную слабость

приближающейся старостью явно себя не оправдывала, поэтому можно было

подозревать, что болезнь затянулась не зря. Однажды, ударившись левым плечом, он

упал, потеряв сознание. Снова потянулись дни беспамятства и временного

10 8

просветления, снова дежурили у его постели родные, а также боевые товарищи. В

момент прояснения сознания Марк понял что только решительные меры могут вывести

его из состояния затянувшейся болезни, и в один из таких моментов он попросил

Михаила вскрыть воспалившееся место ранения. Тот, без лишних уговоров приготовив

всё, что было нужно, удобнее уложил больного, обмыл его спину крепким уксусом и

резко сделал надрез на лопатке по месту ранения. Ослабевший же Марк потерял

сознание от боли, а Михаил, со всей тщательностью осмотрев надрез и обнаружив на

кости след ранения и воспаливший ткани осколок, удалил его вместе с нагноением,

обработал рану и скрепил разрез скобками из серебряной проволоки, взятой им из

украшений Елены. Помогавшие ему Пётр и Никанор забинтовали сикария и уложили в

удобной для него позе. Состояние Марка после операции улучшилось, но

выздоровление всё же не наступало: он не терял сознания, но исхудавший и слабый,

мучимый головокружением и тошнотой, беспомощно распростёртый на своём ложе,

иногда сравнивал себя с Иовом на гноище.

С горечью проводил он окрепших Михаила и Никанора, покинувших Пеллу в

надежде пробраться в осаждённый Иерусалим, вести из которого были тревожными,

несмотря на то что осаждавшие не добились каких-либо успехов. Вместе с тем и

осаждённые не могли ими похвалиться: резкие неорганизованные вылазки защитников,

приносившие иллюзорный успех, не могли поддержать даже остаток надежды

несчастного населения города, где уже свирепствовал голод. Сведения, приходившие с

востока, также не обнадёживали: на помощь из-за Евфрата не приходилось

рассчитывать. Удручённым этими известиями, а также беспокойством о судьбе

сыновей, зятя, невестки и внуков, своей бездеятельностью и беспомощностью Марком

временами овладевала паника, переходившая в отчаяние и не способствовавшая

выздоровлению. Отъезд друзей также отрицательно повлиял на его состояние, но

вскоре, поняв происходящее, он взял себя в руки, гнал от себя тяжёлые мысли, больше

общаясь с родными, с Петром, слугами. Кроме того, он стал замечать, что с отъездом

сикариев в его доме стали появляться незнакомые люди, которые, казалось, считали

себя здесь своими. Поинтересовавшись у Антонии, в чём дело, Марк услышал, что это

христиане, покинувшие Иерусалим вместе с ними.Он, и раньше знавший о связи семьи

Елены с этой сектой, был несколько раздражён происходящим, хотя Антонию нельзя

было подозревать в подобных симпатиях: из всех богов, с какими пришлось

познакомиться в своей жизни, ей, как и Петру, были милее языческие, памятные с

детства, тем более что взгляды воспитавшей их семьи и самого Марка, отрицавшего

демиургов, были им привычны и не вызывали возражений. Из дальнейших расспросов

выяснилось, что Елена и её муж Иоанн ещё в Иерусалиме стали христианами,

вовлечённые в секту своими слугами, причастными к ней, а участие Елены в жизни

общины не ограничивалось молитвенными собраниями, но она, как могла, помогала ей

материально. Из её рассказа Марк узнал, что главную роль в общине играют