Виски, со второго глотка я распознала напиток, хорошо ударил в голову. А в желудке засосало с такой силой, что показалось – вот-вот и в желудок втянутся щеки. Видимо, движение щек было хорошо заметно со стороны, потому что Матвей сказал:

– Пользуйтесь, на здоровье. Вижу, Вам пора закусить.

– А Вы что, есть не хотите?

– Очень хочу и давно. Я, в отличие от Вас, воду завтраком не считаю – не наедаюсь я ей.

Переодевание у меня заняло минуты две. Все постояльцы уже давно позавтракали и отправились на прогулку. Парни отсели от нас небывало далеко – аж на два стола. Они проглотили второй завтрак с тем же удовольствием, что и первый, и с той же скоростью – минуты за три. Теперь они сидели сытые и просто работали.

– Как зовут Ваших друзей? – я размешивала сахар в кофе.

– Чук и Гек, – Матвей Михайлович доедал яичницу из пяти яиц.

– Я серьезно.

– И я серьезно. Для всех и даже для меня их зовут Чук и Гек. На другие имена они не откликаются.

– Так они Ваши не сотрудники, а наемники?

– Это хорошо, что Вы многое понимаете. Теперь Вам надо научиться не говорить всего, до чего Вы додумались.

Я продолжила есть молча. Стол нам накрыли богато. Кофейник, сливки, фондюшница и тарелки с кусочками мяса, курицы, каких-то сухариков, фруктов. Обычные тосты, масло, джемы, сыр, домашняя колбаса. О сковороде с яичницей я уже говорила. Я свернула гигантский бутерброд и принялась его жевать, полностью сосредоточившись на процессе.

– Наташа, а Вы замужем?

Я молча жевала, тщательно перетирала зубами кусок бутерброда, пока во рту не осталось ни крошки. Потом сделала два глотка кофе. Прошло не меньше минуты. Матвей терпеливо ждал. Я посмотрела на него, откусила побольше от бутерброда и с набитым ртом пробурчала:

– Нет, – продолжила жевать и ждать, что он сейчас скажет что-нибудь вроде, что ничего в этом удивительного нет.

Он молчал. Спокойно ел свой бутерброд и наращивал в фондюшнице сырный панцирь на кусочке курицы.

– А у меня нет детей, – он попытался придать тону безразличия.

К этому моменту я закончила жевать очередную порцию еды и совершенно прилично, с точки зрения этикета, сказала:

– Закономерно, – я тоже постаралась изобразить безразличие.

– А Вы – не добрая, – в его голосе промелькнула досада.

– Я – наблюдательная. Закономерно, что у женатого мужчины, проводящего отпуск с друзьями – раз, без жены – два, и в запое – три, детей не случилось.

– А! Вы в этом смысле.

– А Вы в каком?

– Вы сегодня уезжаете?

– Да, после обеда приедет автобус за нами, туристами.

– Он и завтра приедет.

– Скажу больше! Он и послезавтра приедет, и так будет каждый день.

– Так почему нужно уезжать сегодня?

– А почему не нужно сегодня уезжать?

– Вы почти вывели меня из запоя. Уедете – я опять в него уйду.

– Дешево. Не надо перекладывать на меня ответственность.

– Я шучу, просто пытаюсь Вас задержать.

– А может быть, лучше Вам со мной поехать? Возможно, впереди будет другое озеро или не озеро, что тоже интересно.

– Возможно, но как только мы попадем в зону, где работают сотовые телефоны и Интернет, мой отпуск тут же закончится. А я не хочу, чтобы он так быстро закончился.

– То, чем Вы занимаетесь, мало похоже на отпуск.

– Вот Вы меня и научите, как надо проводить отпуск.

– Вы уже сказали, что женаты, помните? Вот я и думаю…

– А давайте за ужином я Вам всё о себе расскажу?

– Зачем?

– Вам совсем не интересно?

– Учитывая Чука и Гека, не опасно ли для жизни узнать о Вас всё?

– Не пугайтесь, я же не о Чуке и Геке буду Вам рассказывать. Может быть, я затем сюда и приехал.

– Чтобы мне всё рассказать?

– А заодно и самому хоть что-то понять. Но до ужина предлагаю воздержаться от серьезных тем.

Я слушала Матвея, усилием воли держа глаза открытыми. Глаза предательски закрывались, а организм засыпал.

– Полностью поддерживаю, а чтобы не нарушить договоренности, достигнутой в ходе длительных и напряженных переговоров, предлагаю время до ужина проспать.

– Встречное предложение – обед не пропускать. Чтобы не провоцировать эскалацию конфликта.

– Хорошо.

– Я Вас разбужу.

– Хорошо.

– Засыпайте-засыпайте! Я Вас до постели доставлю.

Мои глаза открылись тут же и очень широко. Взяв Матвея под руку, я направилась своим ходом к дому.

– Хорошо, Матвей Михайлович, обязательно прибегну к Вашей помощи, но только если сама не справлюсь, а я справлюсь. Возможно, не так хорошо, как Вы, но справлюсь.

– Вы ошибаетесь, но я Вам этого не говорил, ага? – он мне подмигнул и открыл дверь гостиницы.

Между моментом падения в сон и настойчивым стуком в дверь прошло минут десять. Мне так показалось. Стук раздался снова. Не показалось. Стук не померещился. Постучали в третий раз. Пришлось в резкой форме поставить стучавшего на место:

– Входите!

Матвей своей неровной походкой подошел к моей кровати и присел с краю.

– Кушать подано, – протянул мне яблоко.

– Спасибо, могли бы дать поспать хотя бы полчаса, а лучше час.

– Мог бы, но я дал Вам поспать три с половиной часа.

– Шутить изволите? – я откусила яблоко.

– Отнюдь. Три с половиной часа и ни минутой меньше. Наш обед по моей просьбе перенесли позже на час, – он взял у меня яблоко, откусил с другой стороны и снова протянул мне. – Автобус уже ушел.

– Так вот в чем причина Вашей щедрости, – я взяла яблоко, откусила со «своей» стороны и протянула яблоко ему.

– Да уж, не скрою – я подстраховался, – он не стал отказываться и откусил со «своей» стороны, но мне яблоко не протянул, а стал покачивать его на ладони, – на ближайшие часы гостиница будет просто большим домом, в котором нет гостей. Почти нет. Хозяева так Вам благодарны за то, что я перестал пить, что вплоть до нашего отъезда готовы готовить для Вас персональные обеды-ужины, во сколько Вы захотите и из тех блюд, которые пожелаете. Я попросил борщ и котлетки.

Я отняла у него яблоко, откусила большой кусок.

– Не поняла.

– На обед нам приготовили борщ и котлетки по-швейцарски, то есть как смогли.

– Я не поняла, почему заказывали Вы, если мое желание – закон?

Он потянулся за яблоком, а я спрятала его за спину. Я всё сделала правильно, только не учла, что руки у него длиннее и, может быть, чуть сильнее, чем мои. Я не успела моргнуть, как обе его руки держали обе мои руки и яблоко у меня за спиной.

– Потому что Вы спать изволили, а шанс заказать обед упускать было нельзя. Вы не любите борщ и котлетки?

– Да заберите Вы свое яблоко!

Не сразу, но он отодвинулся от меня. Вместе с яблоком.

– Ну вот, как теперь узнать, где «мой» бок, а где «Ваш»?

– Швейцарская рулетка: если отравитесь – откусили с «моего».

– Я не азартный, – он отложил яблоко в сторону, – так как насчет борща и котлеток?

– Люблю, но заказала бы рассольник и пельмени.

– И долго бы объясняли, что такое перловка.

– Ну и что!

Я взяла яблоко и демонстративно откусила. Правда, с нетронутой стороны.

– А это вариант!

Он потянулся к яблоку, но я быстро его перевернула и откусила с единственного не тронутого еще бока.

– Вкусно?

– Сейчас – особенно.

– Я так и подумал. Ну, ничего, меня под монастырь просьба не подводить! Вы хотели на обед борщ и котлетки – мне и так доверия мало. Я пошел, а Вы поднимайтесь, пожалуйста.

Борьба за яблоко меня измотала, и я откинулась на подушку.

– Чуть-чуть еще поваляюсь – проснуться не могу.

– Проявите милосердие – борща уж очень сильно хочется, хотя я понимаю, что Вы и яблоком не слабо закусили.

Я запустила в него огрызком.

– Вам не говорили, что победителю положено быть снисходительным к побежденному? – с этими словами Матвей вышел из моей комнаты.

За соседним столом стоял шум и треск – Чук и Гек рубали борщ. Матвей тоскливо поглядывал на пустую тарелку и пустую рюмку. Под борщ нам принесли замороженный графинчик – граммов двести водочки.

Я села за стол. Матвей взбодрился, посмотрел на меня вопросительно.

– Наливайте, Вы, кажется, зарока не пить пока не давали.

Матвей быстро, но без суеты налил в рюмки граммов по тридцать.

– Вы очень красивая, – сказал и, не дожидаясь моей реакции, выпил.

Я выпила без реакции. Нам уже принесли супницу и сметану. Матвей потянулся к крышке. Я хлопнула его по руке:

– Руки прочь от борща! Я же не тянусь к бутылке.

Он любовался, как я наливала ему в тарелку борщ, клала сметану, отламывала хлеб.

– Вы очень красивая женщина.

– Я знаю, а Вы это только на озере заметили, да?

Себе я тоже налила швейцарского борщеца. Капусту покрошили какими-то ромбами, свеклу и морковку кубиками, картошку соломкой – в общем, от борща в этом супе были цвет и вкус сметаны.

– Конечно, там. Коротко стриженую женскую голову трудно назвать привлекательной.

– Кому как.

– Все, кто говорят иначе, врут. Поверьте мне.

– А Вы на каком языке рецепт борща давали?

– На английском.

– Уверены? Вас явно не поняли.

– У меня хороший английский.

– Кто Вам сказал?

– Пятерка по языку в аттестате выпускника английской спецшколы.

– А борщ Вы сами когда-нибудь варили?

– Нет.

– Ясно, Вы заказали не борщ, а суп с капустой, морковкой, свеклой, картошкой и сметаной.

– Возможно, а мне нравится – сил нет уже есть их протертые супы-пюре.

– Почему не наливаете?

Матвей наполнил рюмки.

– Теперь Ваш тост, – Матвей поднял рюмку.

Я задумалась.

– Странно, даже не знаю, за что и выпить.

– Я думал, скажете «за встречу».

– Так мы для аппетиту пьем или уже для разговора?

– Как-то само собой от борща и котлет ушли к Вашей красоте.

– Так давайте вернемся к котлеткам и за них выпьем.

– А что за них пить? Котлетки надо есть, давайте уже просто так выпьем, – Матвей заглотнул водку и принялся разбирать котлеты.

Я последовала его примеру. После второй рюмки в глазах зажегся блеск. В разговор пришла легкость.

– Думаю, нам еще графинчик надо заказать, – я мечтательно закатила глаза.

– Что такое?

– Кажется, у меня появился тост.

– А у нас на один тост еще есть, – Матвей разлил остатки водки, – я весь – внимание.

– За друзей!

– Думаю, мы на правильном пути!

– А давайте на брудершафт?

– Сам стеснялся Вам предложить – уж простите.

Мы скрестили руки, выпили водку и поцеловались троекратно. Мне чудом удалось избежать долгого поцелуя – пришел официант и принес кофе.

– Закажи водки, – я прошипела Матвею.

Он заказал еще один графинчик.

– Ты решила напиться, чтобы не слушать или не говорить?

– Не запомнить лишнего чтобы.

– А как понять, что лишнее, а что нет?

– Тут на интуиции. Ты не обидишься, если я на тебе пример найду?

– Надеюсь, не в виде блох.

– Нет, но яркий пример лишнего в твоем облике присутствует – ботинки. Уж прости, но они у тебя дурацкие! Не модные, не стильные, а просто дурацкие.

Матвей помолчал, потом начал говорить каким-то новым голосом:

– Вчера я бы тебе сказал, что это не твоего ума дело – в лучшем случае. Сегодня утром я бы просто промолчал. А сейчас я тебе отвечу – это очень правильные ботинки и очень дорогие, поверь, есть такое особое направление в моде, о котором не сообщают глянцевые журналы – ботинки для протезов.

Я протрезвела. До меня дошло, почему у него такая неровная походка, почему он отказывался купаться, почему не мог ступать тихо. Мне стало неловко. Я не знала, что сказать. То ли извиняться, то ли постараться делать вид, что это обстоятельство ничего не меняет.

– Наташа, только не начинай меня жалеть, пожалуйста, и извиняться. Я не болен – просто я такой. Так вышло. Это я должен просить у тебя прощения – ты и не предполагала, насколько серьезный разговор тебя ждет.

Я собралась и без тени шутки спросила:

– Почему мне? Матвей?

– Что-то в твоей прическе мне говорит, что ты меня поймешь.

Я почувствовала спазмы внизу живота. Захотелось сжаться в клубок и постараться выдавить возникающую боль.

– Матвей, мне нужно немного побыть одной.

– Ты вернешься? – он спросил спокойно.

– Да, конечно. Не могу обещать, что для твоего разговора, но вернусь, – медленно поднялась с кривой полуулыбкой-полуусмешкой и направилась к дому.

В тот момент мне и в голову не пришло задуматься, как трактовал мою полуулыбку-полуусмешку Матвей. Мне вообще было все равно. Единственное, что действительно занимало мысли, – эти странные спазмы внизу живота. Спазмы, которые меня скручивали в маленький шарик.

Начинало темнеть. В комнате пришлось зажечь свечи. Я села на пол, обхватила руками колени. Душили слезы. Боль нарастала, в голове терялась ясность. Ничего не болело, но боль была. Я начала тереть тыльными сторонами ладоней лицо. Поняла, что готова вот-вот заплакать. Убрала руки от лица и слезы потекли. А боль начала стихать. С последней слезинкой она вышла вся. Слез пролилось совсем немного. Это были очень быстрые, сильные, а потому недолгие слезы. Опять обеими руками принялась тереть глаза. И поняла. В один миг поняла, что происходит, что это за боль такая накатила на меня.

Это был стыд. Мне стало стыдно. За мои короткие волосы, за те переживания, которые я жевала с соплями уже столько дней. Мне стало стыдно за те нервные перегрузки, которыми я наградила своих близких в последнее время. Я закрыла глаза, потому что поняла цену своего молчания. Точнее, цену своего отмалчивания. Испугалась за маму. За Макса и Марка, Нюсю. Иметь руки и ноги. Иметь все возможности и биться головой о стену. Какая может быть для такого экстрима причина? Разумной причины – никакой. Боже, как я носилась со своими переживаниями! А отчего? От ничего. Оттого, что здорова, полна сил и маюсь дурью.

Почувствовала себя абсолютно здоровой, но без сил. Еще вспомнила, что ушла с обеда с кривым лицом, выражающим невнятную эмоцию. Утерла слезы, умылась и вышла на улицу. Матвей так и сидел за столом. Водка стояла на столе, но он не пил. Его глаза погрузились куда-то в глубину его мыслей. Он не среагировал на мое появление.

– Я хочу выпить, – чтобы меня услышали, громко поставила свой стакан перед ним.

Он очнулся сразу, молча налил в рюмки водку.

– Я хочу выпить за то, чтобы мы опять смогли говорить глупости, шутить и дурачиться, – выпила залпом, не дожидаясь его реакции, – иначе все эти разговоры и мои слезы зря.

– Ты плакала?

– Да.

– Почему?

– У слез одна причина – дурь. Другой не бывает.

– Не ждал от тебя такой реакции.

– Почему?

– Знаешь, ты производишь впечатление очень счастливого и легкого человека, – Матвей положил голову на стол.

Лицо у него стало очень детским. Я провела указательным пальцем по его бровям. Сначала по левой. Потом по правой. Медленно, будто рисуя чайку. Матвей закрыл глаза.

– Знаешь, раньше, когда я видела счастливого человека или счастливую пару, мне хотелось узнать, в чем секрет их счастья.

Матвей слушал с закрытыми глазами.

– А сейчас?

Я еще раз нарисовала чайку.

– А сейчас я боюсь спрашивать.

Он открыл глаза.

– Почему?

Теперь я положила голову на стол, чтобы встретиться с ним взглядом.

– Потому что боюсь узнать эту самую цену.

– Почему?

– Не уверена, что захочется ее заплатить.

Матвей молча смотрел мне в глаза.

– Выход есть?

– Есть, – с трудом оторвала голову от стола, – не знать. Лучше уж ее не знать. Платить, не думая, тогда есть шанс его, это счастье, получить.

Матвей родился в хорошей интеллигентной семье. Отец инженер-конструктор. Мама – преподаватель высшей математики в университете. Родители с детства развивали у мальчика тонкие структуры мозга, потому что знали об их существовании. Мальчик рос послушным. Играл в шахматы и очень редко в футбол. Он закончил школу почти с медалью. Легко поступил в университет на теоретическую физику, потому что ничего практичнее, по мнению родителей, в мире не существовало. Матвею шел 22-ой год, когда они перед защитой диплома поехали к однокурснику на дачу и на обратном пути попали в аварию.

Он плохо помнил тот момент, когда они разбились на машине. В машине их было пятеро. Три парня и две девушки. Матвей был без девушки. У него вообще тогда не было девушки. Он только строил планы после защиты диплома объясниться с Верой. Потому и поехал на дачу, чтобы поближе посмотреть на Веру – какая она. Вера сидела на переднем сидении. И Степа – хозяин дачи – за рулем. Они погибли. Троих с заднего сиденья врачи собрали по частям. Матвей потерял обе ноги.

Матвей только начинал жить. Он не был готов к случившемуся. И родители первое время пребывали в прострации. Мама плакала. Отец сдвигал брови и шмыгал носом. Вера погибла. Защиту диплома перенесли на год. А что будет через год? Как жить? Играть в шахматы? Зачем? Кто он теперь? Зачем? Кому нужен? Что он будет делать?

Матвей наливался обидой и злобой. Обида и злоба каждый день выходили со слезами, но потом опять начинали распирать его изнутри. Мама плакала. Отец хмурил и сдвигал брови. А Матвей всё пытался найти ответ на самый бесполезный вопрос: за что? Почему со мной? Пока однажды мама не пришла без слез и своим обычным жестким голосом не сказала:

– Хватит.

Отец с Матвеем играли в шахматы. Они с недоумением посмотрели на мать.

– Хватит! Я не могу больше на это смотреть! – она говорила спокойно, но очень энергично. – Мы мыслящие люди или кто? Планы должны измениться, но не отмениться! Не отмениться!

«Мы с отцом словно очнулись от забытья…»

Уже на первых словах я протрезвела окончательно. Пока Матвей говорил – молчала. Тихо наливала и пила водку. Не закусывала. Не пьянела. Он рассказывал так, чтобы не уходить в детали, не начать дрейфовать по волнам памяти, а следовать намеченному им самим маршруту. Он рассказывал для другого. Не для того, чтобы еще раз встретиться со своим прошлым, еще раз понять, что он победил – преодолел всё и победил всех. Он рассказывал, чтобы прямо сейчас сформулировать для себя что-то, чего он себе не говорил. С момента аварии. Что-то важное.

Сначала было очень трудно. Обидно. Непонятно. Как жить.

Чего-то ждал. От кого-то чего-то ждал. Ведь готовился совсем к другой жизни. Решил начать с малого – прийти на защиту ногами, а не в кресле. Начал бороться с протезами. Если бы не глаза мамы – бросил бы всё, и не один раз. Но она своим сухим молчанием не принимала моей капитуляции. И я пришел на защиту ногами.

Стал смотреть вокруг. Понял, что на хорошую жизнь мне нужно много работать, и открыл свое дело. Потом, когда уже встал на ноги, женился. Я многое пропускаю, потому что мне важно не жизнь свою рассказать, важно, чтобы ты поняла, да и сам я понял. Кое-что.

Встретил. Сначала долго на нее смотрел. Она была очень активная, деятельная. Она не признавала хандры и безделья. Она заражала всех своей энергичностью и оптимизмом. Роман никак не начинался. Не знал, как она воспримет мои ухаживания. Нужно ли ей всё это?

Боялся. Быть обузой. Всегда боялся. И сейчас боюсь. Хотя к тому моменту стал настолько сильным, что мне подвластным стало многое. Почти все. Сыграть в футбол только не мог. И побежать кому-то навстречу тоже не мог. Остальное доступно было все. Но я уже привык бояться быть обузой. А тут она – такая живая, и глаза сверкают, и щурится, когда на меня смотрит.

Желание тепла, дома, нежности взяло верх над страхом, и я объяснился. Она сказала: «Ну, наконец-то!» – и всё решилось само собой.

Поженились, стали жить вместе. У меня. Шум в доме появился, а семьи я как-то не начал ощущать. Она не заморачивалась над уютом. Над пирожками и борщами. Над тем, чтобы в выходной понежиться в кровати. Она вскакивала ни свет ни заря и неслась куда-нибудь и тащила меня за собой. Я бежал за ней. Потом стал отказываться. Тогда она стала уноситься без меня. Приносила мне вечером сосиски и макароны. Не замечала, что рубашки у меня не выглажены. Сдавала белье в прачечную. От ее взгляда ускользала пыль на мебели и грязь на полу. Не напрягалась по поводу полной раковины грязной посуды. Она брала книжку и уходила в комнату. Она кому-то что-то подолгу советовала по телефону. В ней многие нуждались. Я ее не осуждал, потому что она всё делала от чистого сердца. Она служила и помогала людям, и еще развивала себя как личность. Она была выше мещанских ценностей – так однажды она мне сказала.

Я боялась прервать Матвея, но меня не отпускал вопрос: «Зачем? Если он всё понимал?» Видимо, мой вопрос отразился в глазах. Матвей помолчал и продолжил рассказ.

Но она очень хотела детей – она так говорила мне почти каждый день. Особенно когда я готов был вот-вот взорваться. И я ей всё прощал за это ее искренне желание. Она сказала, что у нее всё в порядке и проверяться надо мне. И я ходил и сдавал анализы, искал причину. Начал комплексовать. Но она меня успокаивала. Она говорила, что хочет ребенка именно от меня и подождет. Она подождет! Сколько надо – столько она и будет ждать. И неслась опять куда-то дальше. Однажды она повторила, что хочет ребенка, и только от меня. Потянулась чмокнуть меня в щеку. Как обычно, без намека на секс. Без любви. А я отшатнулся от нее. Сам не ожидал. Сам был удивлен и напуган. Просто я впервые с ужасом представил, какой она будет матерью… Я посмотрел на нашу квартиру, на себя, на нас с ней, будто бы со стороны, и всё понял. Она тоже всё поняла. Началась страшная истерика. Она то проклинала, то молила, потом снова проклинала и опять просила прощения, а я ничего не чувствовал. Я предложил ей пожить отдельно. Купил квартиру. Подал на развод и уехал сюда.

Он замолчал и уперся взглядом в мое лицо. Я ждала хоть какого-то продолжения, но он молчал.

– Я должна что-то сказать?

Он будто не заметил моих слов и того, что чуть не испепелил меня взглядом.

– Я понял, что не того боялся. Я боялся быть беспомощным, обузой, потом – недостаточно успешным. Теперь я боюсь развода. Не того, что она постарается ободрать меня как липку, нет. Боюсь ошибиться. А вдруг я не прав? Вдруг я по психу всё разрушу, а она говорила мне правду? Потом уже ничего нельзя будет склеить.

– Мне один умный человек сказал, что своего пропустить нельзя.

– Где гарантия, что другое не окажется таким же, если не хуже.

– Ты меня не слышишь.

– Понимаешь, я начну всё с начала. А с кем? И что получится в итоге? Не факт, что получится что-то настоящее. Тогда я просто теряю время?

Мне стало очевидно, что пора показать Матвею прием – вывод из равновесия. Благо водка мало-помалу начала действовать.

– Есть предложение, – я налила в оба стакана водки.

Он еще не готов был остановиться, но из вежливости решил поддержать разговор:

– Давай.

– Предлагаю тебе сделку. Мне надоело промахиваться и ждать прихода мужчины своей жизни. Я хочу ребенка. Ты хочешь ребенка. Мы родим ребенка, но жениться не будем и отягощать жизнь присутствием друг друга тоже. Если сможем. То есть в любом случае ничего хуже, чем сейчас, у нас не будет.

Матвей вышел из ступора. Он огляделся по сторонам. По тому, как притихли его друзья за своим столом, он понял, что услышал именно то, что услышал. Ему ничего не показалось. И услышал не он один. Он сделал рукой знак. Чук и Гек с неохотой пересели за самый дальний стол.

– Это бред какой-то, – спокойно сказал он, то ли отвечая мне, то ли рассуждая сам с собою.

– Совсем нет, – я старалась изо всех сил не расколоться.

– А что же это? По-твоему?

Я выдержала паузу. Налила водки. Выпила. Закусила оливкой. И только тогда ответила:

– Ну, это бред какой-то.

– Неужели?! Мне показалось или ты только что это отрицала?

– Тогда я еще так не думала! – я округлила глаза, вытянула трубочкой губы, я делала всё, чтобы не засмеяться и не выдать себя. – Если не хочешь быть отцом ни в каком варианте – я пойму и могу подписать документы, что ты – донор, и претензий к тебе, как отцу ребенка, у меня нет и не будет. И ты подпишешь, что никогда отцом стать не возжелаешь.

– Неужели? И тебе можно верить?

– Конечно!

– А мне можно верить?

– Конечно! Прямо сейчас мы ничего начинать не будем. Ты сильно пьешь сейчас. Так что твоя задача не употреблять алкоголь ближайшие два-три месяца. А я пойду к доктору, и месяца через два мы с тобой уедем на недельку в какой-нибудь тихий уголок.

– Отсюда?

– Ну да.

– Куда уж тише.

– Я имела в виду сюда! Ты же не сможешь здесь жить три месяца.

– А дома я не смогу не пить три месяца.

– Но прямо сейчас мы не можем! Это неприлично спать в конце, а тем более в ходе первого свидания. Ты согласен?

– Конечно! Обычно я так не делаю, но в данном конкретном случае… учитывая внезапно возникшую и объединяющую нас цель… что если нам сразу устроить второе свидание после первого?

– Неожиданно.

– Ты согласна?

– В общем, почему бы и нет.

Матвей заказал шампанского. Мы выпили по бокалу. Стало совсем весело. Я решила открыться, что пошутила, что просто решила помочь ему перестать гонять в голове дурные вопросы. Открыла рот и сказала:

– Му.

Матвей взял бутылку, два бокала и показал рукой, в каком именно направлении нам пора двигаться. Я еще раз попыталась сказать, что я совсем не то имела в виду, что тоже обычно так не делаю и сейчас не собираюсь, и сказала:

– Му.

Матвей показал жестом, мол, будь спокойна, я всё понял, закинул меня на плечо и понес. Куда – я не видела. Видела только, откуда меня уносили.