– Осторожно, Гарри, маленький, - говорит мне мама.
– Не разбей! Смотри, это ангел.

– А зачем у него труба?

– Ну, когда он на ней играет, все слышат, что пришло Рождество.

– А зачем на елке шарики?

– Они похожи на маленькие солнышки, правда, малыш?

– Спи, - говорит мне мама, - ты совсем устал.

– Спи, - тихо говорит мне еще кто-то, уже совсем не маминым голосом и накрывает меня одеялом.

Но мне это уже просто снится.

* * *

Лава.

А на утро я обнаруживаю себя в постели, в пижаме, под одеялом. Учитывая то, что последнее, что я запомнил накануне, были игры огненных саламандр в камине, я должен был там и задремать, прямо на ковре. Под антирождественскую музыку. Это ж надо было так напиться, что даже не помнить, как я добрел до спальни и разделся! Хотя я вроде и не пил особо, так, несколько бокалов вина. Учитывая съеденное за столом и мой довольно привычный к алкоголю юный организм, это невозможно назвать пьянством. Наверное, я просто действительно очень устал. И вино у Снейпа какое-то волшебное, очень вкусное, прогоняющее все мысли и страхи. Он же сам сказал, что пока ничего не будет, что я могу отдыхать, так что я постараюсь не думать ни о чем плохом. Будем о хорошем. Кстати, вот какой-то хороший человек оставил мне на столике антипохмельное зелье…

– Гарри, Гарри!
– я слышу голос Гермионы из коридора.
– Если ты проснулся, вставай сейчас же! Там столько вкусностей в столовой! Прямо объедение! Я уже час вас жду, а вы все спите. Я же не могу есть одна. А Снейп уехал!

– Я мигом!
– откликаюсь я. Можно подумать, что, если бы Снейп не уехал, она бы уселась поедать все эти вкусности с ним вдвоем!

Но раз Снейп уехал, можно радостно обжираться и играть в снежки! Можно водить хоровод вокруг елки, пить глинтвейн, валяться в сугробах, гонять по двору. Можно… да все можно! И не опасаться хотя бы пару дней наткнуться взглядом на его мрачную фигуру в дверном проеме, заслоняющую свет.

Я собираюсь очень быстро, я всегда очень любил есть оставшиеся после праздника вкусности - холодную индейку, печенье, пироги… А когда я спускаюсь вниз, в столовую, у меня просто нет слов - стол вновь ломится от всяких яств, есть даже маггловские конфеты - и такие, как любила мама, и другие, никогда раньше не виданные, будто прибывшие сюда из дальних-предальних стран. Свежеиспеченный хлеб, с которым мы делаем сэндвичи, мед… Объедение!

– Слушайте, - наконец, задаю я вопрос, не дававший мне покоя в момент пробуждения, - я что, так напился вчера?

Они смотрят на меня недоуменно.

– Почему напился? Вроде нет, - отвечает Рон, - ты и пил-то меньше всех. А почему ты спрашиваешь?

– Я просто не помню, как до кровати дошел, - признаюсь я.

– А, - облегченно говорит Рон, - ты у камина на ковре заснул. А мы еще долго сидели, и Снейп нас все расспрашивал. Все выспросил, до мельчайших деталей, а когда мы с ним в столовой ужинали, казалось, что ему не особо и интересно. А потом…

– А потом некоторые, - тут Герми делает многозначительную паузу, - действительно много выпили. Так что Снейп отправил нас баиньки, потому что даже я начала дремать на диванчике, а уж Рон..

– Да ну тебя!

– А как же я?

Я уже понял, что не они вынесли меня с поля боя и уложили спать. Ну, ведь и не Снейп же. Герми пожимает плечами.

– Знаешь, когда мы уходили наверх, ты так сладко спал… Трогательно так. Даже Снейпу, похоже, было жалко тебя будить, так что он сказал нам, чтоб мы шли наверх и ни о чем не беспокоились. Наверное, он тебя потом сам разбудил.

– Да, - откликается Рон, - так бывает, со мной сто раз так было. Заснешь где-нибудь в уголке, мама разбудит, а я наутро и не помню, как до кровати дотащился.

Ну, ладно, хорошо, что я хоть не напился до какого-нибудь безобразия при Снейпе! Хотя, Снейп не очень похож на маму Рона, отчего-то мне кажется, что если бы меня разбудил он, я бы это запомнил. Тогда, может быть, это был Блейки?

Как же нам хорошо! Мы резвимся, без конца жуем что-нибудь вкусное, даже и вправду затеваем хоровод вокруг нашей елочки во дворе, к которому присоединяется и Блейки! Он орет какие-то несуразные песни, машет лапами, вечерами запускает своих светлячков, чтоб нам было не так темно играть в снежки. И каждую ночь, когда я устало закрываю глаза, добравшись до кровати, я будто сквозь ресницы вижу их теплый свет и слышу мелодичный нежный звон, разлитый в воздухе. И поблескивание шариков. И аромат пряностей и корицы…

Я не знаю, сколько проходит дней, я их просто не считаю, дав себе честное слово побыть немного счастливым и беззаботным. Но только вот в один из дней, когда мы вбегаем с улицы, разгоряченные, раскрасневшиеся, все в снегу, и просим у Блейки глинтвейн, он, виновато глядя на меня, протягивает нам только два бокала - Рону и Герми. И я сразу все понимаю. Мир сразу же облетает ненужной шелухой, трескается позолота, превращаясь в пыль. Мне становится больно дышать, но я же не могу ничего никому объяснить, просто понимаю, что должен уйти немедленно, немедленно уйти отсюда, пока меня не скрутило прямо здесь, перед Роном и Герми. Я бормочу что-то про «очень устал, голова закружилась», тащусь наверх и думаю, что они не должны особо горевать без меня. Найдут чем себя занять без моих любопытных глаз - это последняя великодушная мысль, которая еще приходит мне в голову, прежде чем там воцаряются пустота и ужас. Я еле успеваю добраться до ванной, где меня буквально выворачивает. Я хватаюсь за раковину, пытаюсь перевести дух, но меня безостановочно тошнит, пока я не ощущаю, что пуст и чист, прозрачен и невесом. Что мир радости на этом для меня окончательно закончился. Померкли краски, зеленое и алое, золото и серебро моей, наверное, последней елки в этой жизни. И перезвон колокольчиков… Сани, влекомые оленями, ангелы с трубами - все разъехались, разлетелись, оставив меня одного посреди серой пустоши, где все дороги ведут ниоткуда и в никуда.