– Гарри, ты читаешь?
– Гермиона делает квадратные глаза, увидев меня ранним утром через день после ритуала в библиотеке.

Она удивительная этим утром. Легко встряхивает головой, откидывая назад чУдные, кажется, излучающие солнечный свет, волосы. Улыбается беззаботно и нежно, хотя ее нежность и предназначена вовсе не мне. На ней, несмотря на то, что в библиотеке отнюдь не жарко, футболка без рукавов, открывающая плечи - и мне кажется, светится даже ее кожа. Она будто вся горит от какого-то внутреннего жара, легко краснеет, смеется, улыбается. Она переполнена радостью, она переливается через край, но теперь уже никогда не может иссякнуть. И я вдруг понимаю, что теперь они с Роном вместе, уже по-настоящему. И почему-то думаю, что Снейп все же оказался сводником, с трогательным постоянством запирая влюбленных парня и девушку на ночь в одном подвале. А Герми заглядывает мне через плечо, пробегает глазами по строчкам и удивленно спрашивает:

– Они что, действительно все были ее любовниками?

– Получается, что да, хотя кто это теперь подтвердит?

– И отец, и братья, и все эти поэты, которым она покровительствовала, и даже кардинал, который потом ее отпевал?

– Наверное, я же не знаю.

– У нее была насыщенная жизнь!

Гермиона смеется, хотя, думаю, если бы ей довелось прожить жизнь Лукреции, она бы вообще разучилась улыбаться.

– Герми, ты бы хотела прожить ее жизнь?

Ужас на ее лице.

– Что ты, Гарри, конечно, нет! Она же всех их потеряла, всех, кто был ей дорог. И этого ужасного отца, и этого кровопийцу Чезаре! И почти все ее дети умерли! Не могу себе даже представить такого.

– Знаешь, я тоже. Как после этого еще можно было слыть покровительницей искусств, праздновать, пировать, радоваться? Мне кажется, они в своем ощущении жизни так же далеки от нас, как майя, прости Мерлин!

Гермиона усаживается за длинный стол подальше от меня, чтобы не мешать, а в руках у нее толстенная книжка с многообещающим названием «Европейские яды Средневековья и Возрождения».

– Так, Медичи нам не нужны, - тихо бормочет она себе под нос, перелистывая страницы, - да, вот они, Борджиа. Яд «кантарелла», от которого не было противоядия. «Приглашенные к ним на пиры спешили накануне исповедаться, так как не были уверены в том, что им суждено вернуться домой. По легенде, Родриго Борджиа узнал секрет этого яда от своей возлюбленной и матери его детей римской куртизанки Ванеззы. Все Борджиа постоянно имели при себе яд, пряча его в перстне». Нет, ну ты представляешь?
– возмущенно говорит она, закончив зачитывать мне вслух этот пассаж.

– Знаешь, я себе все представляю. Там про противоядия есть?

Гермиона некоторое время сосредоточенно шелестит страницами, а потом резко поднимается, чтобы взять с полки очередной том - про противоядия и распознавание маггловских ядов. Из того, что ей удается найти в ближайший час, мы выясняем, что противоядие существует, что необязательно сидеть на пиру и при этом сосредоточенно жевать безоар на глазах у удивленных гостей. Что существуют заклинания и нехитрые приемы, позволяющие распознать наличие яда в еде или бокале с вином. Мы все выписываем, чтобы выучить назубок в ближайшие дни - мы не совсем уверены в дате нашей отправки, так как Снейп явно хотел бы, чтоб мы поторопились. Потому что в его мире счет идет уже на дни, и в каждый из этих дней может что-то случиться - с ним, со школой, с кем-то, кто нам дорог. Дорог нам… А ему? Я стараюсь больше не задумываться о том, чем же закончится наша история, а Снейп никого не посвящает в свои планы. Да, теперь мы верим, что и он хочет избавиться от Волдеморта, иначе он не помогал бы нам уничтожать крестражи. Но вот что написано в последней главе? Ты хочешь узнать, Поттер? Тогда тебе остается просто дожить.

– Смотри, Герми, - спустя еще час говорю я, - им и травить никого не надо было. У Чезаре было обыкновение приглашать тех, кто чем-то ему мешал, прогуляться с ним вечерком по набережной Тибра. С прогулок он, правда, возвращался всегда один. Даже родного брата не пожалел… Отправил его в воду аккурат там, где римляне навоз в реку сбрасывали.

– Я же говорю, дьявольская семейка, - соглашается со мной Герми.
– Что нам с ними делать?

– Знаешь, с ними тогда никто не знал, что делать. Боюсь, нам это просто не по зубам. Диадему, думаю, придется просто выкрасть.

И в последующие дни моя голова наполняется все новыми историями - про то, как грешный кардинал Родриго стал Папой, про то, как проклятые братья один за другим находили свой конец, про Феррарский двор, где Лукреция прожила больше пятнадцати лет, про войну с Римом, про поддержку французов. Но это тот случай, когда я хотел бы все-все запомнить, мне кажется, это важно, мне даже трудно это объяснить, но во всех этих мрачных историях я ищу и нахожу (!) бесчисленные оправдания для девочки-ангела из моего видения. У нее зеленые глаза… как и у меня. Она жертва? Да, я вижу ее жертвой, и это опять же роднит меня с ней. Я смотрю на нее в образе Святой Екатерины и читаю подпись под репродукцией: «Пинтуриккио. Апартаменты Борджиа. Ватикан» - нежные, словно выточенные из алебастра черты, изящный маленький рот, безгрешные глаза, длинные тонкие и в тоже время по-девичьи округлые пальцы, сложенные в молитве.

А затем я перелистываю страницу и неожиданно вижу совсем иную картину. И не могу оторвать взгляд. Антонелло да Мессина «Святой Себастьян». Первое, что приковывает мой взгляд - фрагмент невероятно теплого южного неба, синего, глубокого, того, что проглядывало в окне в моем видении, только здесь по нему бегут легкие облака. Мне кажется, что однажды, когда мама показывала мне в музее похожую картину, она даже что-то рассказывала мне про католического святого, которого расстреляли стрелами за то, что он принял христианство. Я не очень хорошо помню. Но на картине я вижу юношу, привязанного к дереву, одежда его похожа на набедренную повязку, а тело пронзают несколько стрел с очень толстыми древками. И он совершенно один на небольшой площади - нет ни глумящейся толпы, ни ангелов, уносящих его душу в поднебесье. Никому просто нет до него дела. Кругом продолжается сонная мирная полуденная жизнь: вот прилег в теньке стражник, сморенный зноем, вот еще двое разговаривают, стоя прямо на солнцепеке, нимало не заботясь о том, что в нескольких шагах от них из ран святого стекают тоненькие ручейки крови, прямо на каменные плиты… И все это на фоне изящного, сложенного из белого камня теплого оттенка палаццо, с балкона которого, так же равнодушно, на смерть святого глядят кумушки, подперев рукой щеку. Некоторые из них стоят в полуоборота, облокотившись на ковры, словно белье развешанные на перилах. Их не интересует представление - может быть, завтра здесь будет рынок, или блистательный военный триумф, или еще что-то, более занимательное, а вот сегодня нет - просто еще одна смерть. А на заднем плане нереальный пейзаж, словно висящий в воздухе - четко расчерченное пространство, геометрия безразличия… Я не могу не смотреть. Я боюсь даже признаться себе в том, почему я не могу оторвать глаз. Просто смотрю, пока Гермиона не отвлекает меня очередным вопросом про Борджиа.

Через день Блейки ухитряется передать нам записку от Снейпа, чтоб мы были готовы. Завтра, пятого марта… И что зелья он отдаст нам при встрече.

А ночью накануне нашего отправления мне снится сон про Святого Себастьяна. В нем нет прозрачных чистых красок и насыщенного голубого неба, как на картине Антонелло да Мессина. Нет ажурного белого балкона с болтающими женщинами, нет стражника, которого сморил полуденный зной прямо на месте казни. Но я все равно понимаю, что именно мне снится, потому что в моем сне я сам - Святой Себастьян.