Теперь королева опять была въ хорошемъ расположеніи духа и достаточно счастлива; весьма естественно, что выпитое ею вино начинало испаряться и она сдлалась предупредительною. Я подъ этимъ подразумваю, что опять зазвучалъ серебряный колокольчикъ ея языка. По истин сказать, она была мастерица вести разговоръ. Но въ данную минуту ея разговоръ не увлекалъ меня нисколько, такъ какъ было уже поздно и меня клонило ко сну. Я очень желалъ бы выбрать удобную минуту, отправиться въ назначенную для меня комнату и лечь спать. Но теперь мн приходилось только мечтать объ этомъ; и такъ, она продолжала все щебетать и щебетать при мирной тишин заснувшаго замка; какъ вдругъ точно изъ глубины подъ нами раздался отдаленный звукъ, похожій на глухой крикъ, въ которомъ выражалась агонія; меня всего передернуло. Королева остановилась, въ ея глазахъ блеснуло удовольствіе; она вытянула свою граціозную головку, какъ птичка, которая къ чему-нибудь прислушивается. Поэтомъ страшный звукъ повторился еще разъ среди мертвой тишины.

— Что это такое? — спросилъ я.

— Это непокорная душа; она долго упорствуетъ. Вотъ уже прошло много часовъ.

— Упорствуетъ въ чемъ?

— Въ пытк. Пойдемте, я вамъ покажу забавное зрлище. Теперь онъ не станетъ скрывать своей тайны; мы вырвемъ ее у него.

Что это былъ за кроткій, мягкій демонъ эта королева; она вела себя такъ спокойно и весело; меня же всего трясло отъ сочувствія къ страданіямъ этого человка. Мы шли въ сопровожденіи стражи съ зажженными факелами, пробираясь по отзвучнымъ корридорамъ, спускаясь внизъ по каменнымъ лстницамъ сырымъ и грязнымъ, отъ которыхъ несло плсенью; да, это было непріятное путешествіе и его не могла даже ни скоротать, ни сдлать боле пріятнымъ неумолкаемая болтовня королевы; она разсказывала мн о страдальц и о его преступленіи. Онъ былъ обвиненъ какимъ-то неизвстнымъ доносчикомъ въ томъ, что убилъ оленя въ королевскомъ парк. На это я отвтилъ:

— Анонимное показаніе не можетъ быть справедливо, ваше величество. Было бы лучше поставить на очную ставку обвинителя съ обвиняемымъ.

— Я объ этомъ не подумала; впрочемъ, это мало измнило бы дло. Доносчикъ явился ночью къ лсничему замаскированный и, объявивъ объ убійств оленя, тотчасъ же ушелъ; лсничій же вовсе его не знаетъ.

— Слдовательно, этотъ неизвстный былъ единственнымъ лицомъ, видавшимъ убитаго оленя?

— Вроятно, никто не видлъ; но только неизвстный встртилъ преступника около того мста, гд лежалъ убитый олень и онъ поступилъ очень честно, извстивъ объ этомъ лсничаго.

— Такимъ образомъ неизвстный былъ около убитаго оленя? Но не самъ-ли онъ убилъ оленя? Его честность — маска и это наводитъ на него тнь подозрнія. Но почему, ваше величество, вы подвергаете пыткамъ заключеннаго?

— Во-первыхъ, онъ не хочетъ исповдываться; это будетъ погибелью для его души. Но за его преступленіе его жизнь отнимается у него закономъ, и я непремнно хочу, чтобы онъ поплатился ею! Но также будетъ гибелью и для моей души допустить его умереть безъ покаянія и безъ отпущенія грховъ. Нтъ, съ моей стороны было бы сумасшествіемъ попасть изъ-за него въ адъ.

— Но представьте себ, ваше величество, что ему, можетъ быть, и не въ чемъ признаваться?

— Что касается до этого, то мы тотчасъ увидимъ. Я заставлю пытать его до смерти; это, бытъ можетъ, покажетъ, что ему дйствительно не въ чемъ признаваться и вы думаете, что это будетъ правда? Тогда я не буду нести кары за непризнаніе такого человка, которому не въ чемъ было признаваться, а потому и я буду спасена.

Таково было непоколебимое сужденіе тогдашняго времени. И было совершенно безполезно съ ними спорить; никакіе аргументы не могли ихъ разубдить въ этомъ; они также мало имли на нихъ вліянія, какъ волны на подводные камни. Самый просвтленный умъ въ стран не допустилъ бы, чтобы считали его предположеніе неправильнымъ.

Когда мы вошли въ камеру пытки, то моимъ глазамъ представилась такая картина, которая такъ и запечатллась въ моихъ мысляхъ. Я и самъ не желалъ этого вовсе. Туземный молодой человкъ, исполинскаго роста, лтъ тридцати съ небольшимъ, былъ положенъ на спину на рам; его ступни и кисти рукъ были связаны веревками, проведенными черезъ вороты съ каждаго конца. У страдальца не было ни кровинки въ лиц; его черты лица были мрачны и подернуты судорогою, а на лбу выступили капли пота. Съ каждой стороны стояли, наклонясь къ страдальцу, патеры; тутъ же былъ и палачъ; часовые были на мстахъ; по стнамъ курились факелы, поставленные въ спеціально устроенныя для этого; въ одномъ изъ угловъ ютилось бдное молодое созданье, лицо котораго выражало сильную скорбь, и полудикій блуждающій взглядъ ея глазъ невольно заставилъ бы содрогнуться каждаго; у ней на колняхъ лежалъ заснувшій ребенокъ. Лишь только мы вошли туда, какъ палачъ далъ легкій поворотъ механизму и вслдъ затмъ раздались два крика: изъ устъ страдальца и изъ устъ молодой женщины; но въ это время я также закричалъ и палачъ остановился, не посмотрвъ даже, кто кричалъ. Я не могъ видть такого ужаса; это убыло бы меня. Я попросилъ королеву позволить мн поговорить частнымъ образомъ съ заключеннымъ. Но на ея возраженіе я отвтилъ ей тихо, что не желалъ бы длать какой-либо сцены въ присутствіи ея слугъ, но все же не долженъ сворачивать съ пути; я представитель короля Артура и говорю отъ его имени; тутъ она убдилась, что должна мн уступать. Я просилъ ее только приказать этимъ людямъ повиноваться мн и потомъ оставить меня. Это было ей непріятно, но она должна была уступить, она удалилась скоре, чмъ я ожидалъ. Мн нуженъ былъ только отводъ ея собственнаго авторитета; уходя она сказала:

— Вы должны исполнить все, что вамъ прикажетъ этотъ господинъ. Это Патронъ.

Это было, конечно, самое убдительное слово; это было видно по лицамъ этихъ людей. Королевская стража выстроилась и вышла за королевою за дверь съ зажженными факелами; вскор не слышался подъ темными сводами отзвукъ ихъ равномрныхъ шаговъ. Я снялъ заключеннаго съ его рамы, уложилъ его въ постель, перевязалъ его раны и далъ ему выпить вина для подкрпленія силъ. Женщина подошла ближе и смотрла на это съ любопытствомъ, съ любовью, но вмст съ тмъ и крайне застнчиво, точно какъ человкъ, боящійся новаго повторенія; она попробовала было приложить руку ко лбу мужа, но тотчасъ отскочила назадъ, когда я совершенно безсознательно повернулся къ ней. Положительно было жаль на нее смотрть.

— Послушайте, — сказалъ я ей, — приласкайте его, подойдите къ нему, не обращайте на меня вниманія.

Они посмотрла на меня и въ ея глазахъ выражалась благодарность, какъ въ глазахъ животнаго, когда вы его накормите или приласкаете и оно это понимаетъ. Она положила ребенка, подошла къ мужу, наклонилась къ нему, провела рукою по его волосамъ, а изъ ея глазъ струились слезы. Мужъ нсколько ожилъ и бросилъ на жену ласкающій взоръ — все, что онъ могъ пока сдлать. Теперь я нашелъ, что было время выслать всхъ и остаться мн одному съ этой семьей, что я, конечно, и сдлалъ; когда вс ушли, я сказалъ: