— Боже мой! — воскликнулъ я въ отчаяніи. — Она опять начинаетъ съизнова.

— И такъ, они оба отправились въ путь и въхали въ большой лсъ. И…

— Кто эти оба?

— Сэръ Гауэйнъ и сэръ Уэйнъ. И вотъ они пріхали въ аббатство къ монахамъ и тутъ ихъ хорошо помстили. На утро въ аббатство пріхали еще другіе рыцари и такимъ образомъ, они вс вмст отправились въ путь и дохали до большого лса; дале сэръ Гауэйнъ замтилъ въ одной долин у башни двнадцать красивыхъ двушекъ и два вооруженныхъ рыцаря на высокихъ коняхъ, двушки ходили около дерева… Дале сэръ Гауэйнъ увидлъ, какъ эти двушки повсили блый щитъ на это дерево и всякій разъ, когда проходили мимо, плевали на щитъ и бросали въ него грязью.

— Если бы я не видлъ ничего подобнаго въ этой стран, то этому не поврилъ бы, Сэнди. Но я видлъ это и даже могу видть и теперь, какъ эти созданія парадируютъ около этого щита и дйствуютъ именно такимъ образомъ. Женщины дйствуютъ здсь, какъ бсноватыя. Геллоская двушка самого простого происхожденія, можетъ поучить вжливости, скромности, терпнію и манерамъ любую изъ высокопоставленныхъ герцогинь въ стран Артура.

— Геллоская двушка?

— Да; но только не спрашивайте у меня объясненій; это новый родъ двушекъ; ихъ тутъ нтъ; часто случается, что съ ними обращаются грубо, но тутъ он вовсе не виноваты и такой человкъ не можетъ не почувствовать стыда даже и черезъ тысячу триста лтъ; такое дурное поведеніе ничмъ не было вызвано; ни одинъ джентльменъ не долженъ этого длать… хотя я… даже я самъ, если бы я захотлъ признаться…

— Безъ всякаго сомннія, она…

— Ничего не говорите о ней; я говорю, что не могу вамъ объяснять этого такъ, чтобы вы поняли.

— Ну, пусть такъ и будетъ, если вы такого мннія. И вотъ сэръ Гауэйнъ и сэръ Уэйнъ подошли, привтствовали двушекъ и спросили ихъ, почему он относятся къ этому щиту съ такимъ презрніемъ. Господа, — сказали двушки, — мы это вамъ разскажемъ. Тутъ есть въ стран одинъ рыцарь, которому принадлежитъ этотъ блый щитъ; этотъ рыцарь слыветъ за хорошаго человка, а между тмъ, онъ ненавидитъ всхъ лэди и всхъ женщинъ благороднаго происхожденія и поэтому мы и оказываемъ презрніе его щиту.

«Я скажу вамъ», — началъ сэръ Гауэйнъ, — хорошему рыцарю не подобаетъ презирать лэди и женщинъ благороднаго происхожденія, но если онъ васъ ненавидитъ, то на это у него есть свои причины; безъ всякаго сомннія, онъ любитъ въ какомъ-либо другомъ мст лэди и благородныхъ женщинъ, а т также, вроятно, его любятъ; если же онъ такой храбрый человкъ, какъ вы говорите…

— Храбрый человкъ!.. — прервалъ я ее. — именно такіе люди имъ и нравятся, Сэнди. А объ ум человка он и не думаютъ…

— А если онъ такой храбрый человкъ, какъ вы говорите, — сказали сэръ Гауэйнъ, — то назовите мн его имя. — Сэръ, — сказали он, - его зовутъ Маргаусъ, онъ сынъ короля Ирландіи…

— Вы говорите, — снова прервалъ я Сэнди, — что онъ сынъ короля Ирландіи, но это еще ничего не выражаетъ;- однако, держитесь теперь крпче, намъ нужно перескочить черезъ этотъ оврагъ. Такъ будетъ хорошо. Эта лошадь изъ цирка, она родилась раньше своего времени.

— Я его знаю прекрасно, — сказалъ сэръ Уэйнъ, — это отличный рыцарь, какой когда-либо жилъ.

— Какой когда-либо жилъ? Если вы, Сэнди, находите промахи въ мір, въ такомъ случа, вы уже слишкомъ обветшалая тнь… Впрочемъ, не въ этомъ дло! я видлъ самъ, какъ онъ выказалъ свою храбрость, когда нсколько рыцарей собрались вмст, и въ то время ни одинъ изъ нихъ не могъ устоять противъ него. Ахъ, двицы, — сказалъ сэръ Гаэуйнъ, — мн кажется, что въ данномъ случа, вы сами достойны порицанія; я полагаю, что онъ только недавно повсилъ здсь свой щитъ, иначе рыцари давно увезли бы его. Но я не могу выносить дале посрамленія рыцарскаго щита. Сказавъ это, сэръ Гауэйнъ вмст съ сэромъ Уэйнъ отъхалъ отъ нихъ; тогда явился сэръ Маргаусъ, верхомъ на высокомъ кон и подъхалъ прямо къ двушкамъ. Лишь только послднія замтили подъзжающаго къ нимъ сэра Маргаусъ, какъ убжали въ башню; многія изъ нихъ отъ страху попадали на пути.

Тогда одинъ изъ рыцарей башни простеръ свой щитъ и громко сказалъ: «Сэръ Маргаусъ, защищайся!»

Они бросились одинъ на другого, и рыцарь башни сломалъ свое копье о копье Маргауса; послдній же выбилъ его изъ сдла, такъ что рыцарь расшибъ себ затылокъ, а также и лошадь получила сильные ушибы…

— Это постоянно такъ; такое положеніе вещей всегда губитъ столько лошадей, — замтилъ я.

— Это увидлъ другой рыцарь изъ башни и бросился на Маргауса; они такъ яростно схватились другъ съ другомъ, что рыцарь изъ башни былъ вышибленъ изъ сдла, сброшенъ на землю и убитъ вмст съ лошадью.

— Опять погибла еще лошадь; я говорю вамъ, что у нихъ въ обыча все истреблять. Я ршительно не понимаю, какимъ образомъ человкъ, имющій хотя сколько-нибудь чувства, можетъ этому рукоплескать и выносить это.

. . . . . . . .

— Такимъ образомъ, оба эти рыцаря сошлись совершенно случайно…

Я замтилъ, что проспалъ и пропустилъ одну главу, но я ничего не сказалъ. Я разсудилъ, что ирландскому рыцарю надодали постители въ это время, и въ этомъ-то и заключалась главная причина.

— Сэръ Уэйнъ поразилъ сэра Маргауса, такъ что его пика сломалась на куски о щитъ, а сэръ Маргаусъ поразилъ его такъ, что и онъ и его лошадь упали на землю, и сэръ Уэйнъ былъ раненъ въ лвый бокъ…

— Главная истина, Ализанде, заключается въ томъ, что эти архаики были слишкомъ просты; число словъ у нихъ слишкомъ ограничено, а поэтому и въ описаніяхъ недостаетъ разнообразія и это придаетъ имъ какой-то однообразный тонъ; фактически вс битвы сходны между собою; нсколько людей набрасываются другъ на друга съ большою опрометчивостью — опрометчивость хорошее слово; такъ для объясненія, можно употребить и слово жертва, и истребленіе и узурпаторство, и сотню другихъ; вотъ страна! Человкъ долженъ длать различіе; а тутъ они идутъ одинъ противъ другого съ большою опрометчивостью; пика ломается, одна противная сторона ломаетъ свой щитъ, а другая опрокидывается на землю, какъ лошадь, такъ и человкъ; послдній летитъ черезъ голову лошади и расшибаетъ себ затылокъ; но тутъ является новый кандидатъ отомстить за товарища и ломаетъ свою пику, а другой человкъ ломаетъ свой щитъ и летитъ на землю черезъ голову лошади, расшибаетъ себ затылокъ; затмъ выбирается другой, и еще другой, и опять другой, пока не истребится весь матеріалъ; если же вы пожелаете представить себ результаты, то вы не можете различить одну битву отъ другой и кто кого поразилъ; а какъ картина вамъ представляетъ только ярость, ревъ, битвы… О, какъ она блдна и безшумна… точно это духи, ссорящіеся въ туман. Но какія слова можно найти для описанія самаго потрясающаго зрлища? Возьмемъ, напримръ, хотя сожженіе Рима Нерономъ? Вамъ скажутъ совершенно просто: «Городъ сгорль; не былъ застрахованъ; мальчикъ вышибъ окно; пожарный сломалъ себ шею. Но это разв картина!»