Все сводится к тому, можем ли мы при помощи рабочего дня, затраченного на какую-либо иную цель, достичь наслаждения, которое превышало бы то страдание, которое причиняет нам труд одного рабочего дня, или нет. Допустим, что мы осязаем тяжесть рабочего дня в виде страдания, величину которого можно обозначить относительным числом 10, мы фактически тратим рабочий день на ловлю трех рыб, которые доставляют нам наслаждение, соответствующее относительному числу 15; и если мы желаем узнать величину жертвы, которой стоит нам приобретение трех рыб, то мы должны решить, имеем ли мы возможность при помощи того же рабочего дня приобрести другое наслаждение, превышающее относительное число 10, или же нет, если мы не затратим этого времени на ловлю рыб. Если мы не имеем этой возможности, то, очевидно, мы предпочтем совсем ничего не делать. Стоимость наших трех рыб в данном случае определяется тяжестью труда, выраженной числом 10, которой мы себя подвергаем из-за рыб и которой мы не подвергали бы себя в противном случае. О потере других наслаждений здесь не может быть и речи, так как мы вообще не имели возможности приобрести таковые. Если же мы имеем возможность и помимо рыбной ловли при помощи одного рабочего дня приобрести наслаждение, превышающее относительное число 10, если, например, мы имеем возможность при помощи одного дня охоты приобрести трех зайцев ценностью в 12, то мы, конечно, ни в коем случае не сидели бы сложа руки, не ловили бы рыб, а отправились бы на охоту. Действительную стоимость наших рыб представляет собою теперь не положительная тяжесть труда, выраженная числом 10 — ибо от такового мы вообще не отказались бы, — а выраженная числом 12 отрицательная потеря наслаждения благами, которое мы имели возможность приобрести. Но, конечно, потерю наслаждения и тяжесть труда мы не имеем права принимать в расчет одновременно: если, с одной стороны, верно, что, отказавшись от рыбной ловли, мы не могли бы избегнуть тяжести труда, если бы хотели приобрести наслаждение дичью, то, с другой стороны, неверно, что, отправляясь на рыбную ловлю, мы благодаря таковой лишились бы обеих выгод.

На основании сказанного мы можем вывести одно общее правило, которое довольно часто и с уверенностью применяется в практической жизни и которое может быть формулировано в следующих словах: если мы затрачиваем труд для известной полезной цели, то принесенная жертва всегда определяется на основании того из двух соответственных лишений благополучия, которое превышает по величине другое, — на основании тяжести труда, если было невозможно приобретение какого-либо другого, более сильного наслаждения, на основании последнего, если оно было возможно, но никогда на основании того и другого одновременно. Так как в современной хозяйственной жизни для большинства людей обыкновенно существует не только возможность, но и необходимость применять свой труд в целях приобретения, то первый из двух упомянутых случаев имеет место лишь сравнительно редко и в исключительных случаях: следовательно, в настоящее время мы в громадном большинстве случаев определяем жертву труда не на основании тяжести такового, а на основании упущенной выгоды537.

Теперь я достиг, наконец, той области, в которой можно доказать действительное влияние момента времени на величину жертвы. Не подлежит никакому сомнению, что мы, при прочих одинаковых обстоятельствах, предпочитаем настоящее потребление будущему — я здесь не буду касаться того, почему это так. Если поэтому выбор между затратой средства удовлетворения, например, труда, для удовлетворения настоящей потребности и затратой такового для удовлетворения будущей потребности будет зависеть от нас, то привлекательность немедленного потребления не позволит нам остановиться на будущих выгодах. А если мы все-таки отдадим предпочтение последним, то, ввиду того, что мы измеряем величину соответствующей жертвы по величине упущенной пользы, привлекательность настоящего, присущая таковой, окажет свое влияние, и жертва будет казаться нам более тяжелой, чем она нам казалась бы в противном случае. Второй жертвы мы здесь не приносим. Выбираем ли мы одну из двух настоящих выгод или одну из двух будущих, или выбираем ли мы между настоящей и будущей выгодой, — мы всегда приносим только одну жертву — труд. Но так как, согласно сказанному, мы по общему правилу измеряем величину жертвы по величине упущенной выгоды, то при этой оценке мы принимаем во внимание и привлекательность более раннего удовлетворения, которая способствует тому, что эта одна жертва оценивается выше. Таково действительное положение вещей, которое, однако, Сениор изложил ошибочно в своей теории538.

Я попрошу у читателя извинения в том, что я посвятил так много места этим отвлеченным рассуждениям. Но эти рассуждения представляют собою самый важный теоретический аргумент против учения, заслуживающего серьезного внимания, учения, которое до сих пор часто отрицали, но которого, на мой взгляд, никто еще не опроверг; что же касается меня, то я считаю меньшей погрешностью слишком уже подробное исследование какого-либо положения до произнесения приговора, чем осуждение без всякого исследования.

Теория воздержания Сениора приобрела большую популярность среди экономистов, сочувствующих проценту, но не столько, кажется, по причине ее относительных теоретических достоинств, сколько потому, что она шла навстречу потребностям времени, нуждавшегося в опоре для подвергающегося жестоким нападениям процента на капитал. Я прихожу к этому заключению на основании того своеобразного обстоятельства, что громадное большинство позднейших представителей этой теории не признавало ее в чистом виде, а соединяло только эклектически элементы теории воздержания с другими теориями, сочувствующими проценту. Этот факт указывает, с одной стороны, на известное пренебрежение строго теоретическим моментом, который грубо нарушался пестрым накоплением противоречивых объяснений, и, с другой стороны, на предпочтение, отдаваемое практически — политической точке зрения, для которой было желательно выставление как можно большего числа аргументов в пользу законности процента, будь это даже в ущерб теоретическому единству и последовательности.

С большинством приверженцев теории воздержания Сениора мы встретимся впоследствии, между эклектиками. Теперь же я назову только из англичан Джона Стюарта Милля и остроумного Джевонса, из французов — Росси, Молинари и Жозефа Гарнье, из немцев — прежде всего Рошера с его многочисленными приверженцами, затем Шюца и Макса Вирта.

Из авторов, сохранивших теорию воздержания в более чистом виде, заслуживают внимания разве англичанин Кернс, который, в общем, стоит на точке зрения Сениора в своей остроумной статье об издержках производства542; швейцарец Шербюлье542, который, называя процент вознаграждением за «труд воздержания» (les efforts de l’abstinence), стоит как бы на рубеже теории воздержания и оригинальной модификации трудовых теорий, с которыми мы познакомимся ближе в следующей главе; итальянец Воллемборг, который недавно дал остроумное исследование природы издержек производства по примеру Сениора и Кернса542, и немец Карл Дитцель, который, правда, затрагивает эту проблему только между прочим и поверхностно542.

Так как ни один из этих авторов не обогатил теории воздержания Сениора ни одной новой существенной чертой, то я считаю излишним подробно останавливаться на их учении. Но я должен в этой главе еще подробно остановиться на авторе, теория которого в свое время наделала много шуму и еще в настоящее время пользуется значительным влиянием, — я говорю о Фредерике Бастиа.

Теорию процента Бастиа, бывшую предметом продолжительных споров, можно охарактеризовать как втиснутую в рамки теории ценности Бастиа, и потому сильно ухудшенную копию теории воздержания Сениора. Основная мысль у того и другого одна и та же: отсрочка потребления — Сениор говорит «abstinence», а Бастиа то «delai», то «privation» — представляет собою жертву, требующую вознаграждения. В дальнейшем построении они несколько расходятся.