Этимъ доказывается, что наслажденія дтской фантазіи полне и сладостне всхъ наслажденій въ міръ, и что панорама Стэнфильда удачно стремилась къ осуществленію грезъ этой фантазіи, потому-то я и привелъ ее для сравненія. Повторяю: видъ Константинополя похожъ на nec plus ultra діорамы Стэнфильда со всей ея обстановкою: съ блестящими гуріями, воинами, музыкою и процессіями, которые радуютъ глаза и душу красотой и гармоніею. Если не восхищались вы ею въ театр, тогда сравненіе мое не достигаетъ своей цли; оно не дастъ вамъ ни малйшаго понятія о томъ эффект, который производитъ Константинополь на душу зрителя. Но кого не увлекалъ театръ, того нельзя увлечь словами, и вс типографическія попытки взволновать воображеніе такого человка были бы напрасны. Соединимъ, какимъ бы то ни было образомъ, мечеть, минаретъ, золото, кипарисъ, воду, лазурь, каики, Галату, Тофану, Рамазанъ, Бакалумъ и т. д.,- по этимъ даннымъ воображеніе никогда не нарисуетъ города. Или, предположите, что я говорю, напримръ: высота мечети св. Софіи, отъ центральнаго камня помоста до средняго гвоздя луны на купол, равняется четыреста семидесяти тремъ футамъ; куполъ иметъ сто-двадцать-три фута въ діаметр; оконъ въ мечети девяносто-семь и т. д. Все это правда; и однако же, кто по этимъ словамъ и цифрамъ составитъ идею о мечети? Я не могу сообщитъ врныхъ извстій о древности и размрахъ всхъ зданій, построенныхъ на берегу, о всхъ шкиперахъ, которые снуютъ вдоль него, Можетъ ли воображеніе ваше, вооруженное аршиномъ, построить городъ? Но довольно воевать съ уподобленіями и описаніями. Видъ Константинополя очаровательне, милй и великолпне всего, что я видлъ въ этомъ род. Онъ заключаетъ въ себ удивительное соединеніе города и садовъ, кораблей и куполовъ, горъ и воды, съ самымъ здоровымъ для дыханія воздухомъ и самымъ яснымъ небомъ, раскинутымъ поверхъ этой роскошной сцены.

Правда, что при вход въ городъ настаетъ минута горестнаго разочарованія: домы не такъ великолпны вблизи, разсматриваемые порознь, какъ хороши они en masse, съ воды залива. Но зачмъ обманывать себя несбыточными ожиданіями? Видя живописную группу крестьянъ на ярмарк, должны ли предполагать вы, что вс они красавцы, что кафтаны ихъ неотрепаны, а платья крестьянокъ сшиты изъ шелка и бархата? Дикое безобразіе внутренности Константинополя или Перы иметъ свою собственную прелесть, несравненно боле интересную, нежели симетрическіе ряды красныхъ кирпичей и дикихъ камней. Кирпичемъ и камнемъ никогда нельзя составить тхъ фантастическихъ орнаментовъ, перилъ, балконовъ, крышъ и галлерей, которые поражаютъ васъ внутри и снаружи негодныхъ домовъ этого города, Когда шли мы изъ Галаты въ Перу, по крутой дорог, по которой человкъ, вновь прибывшій сюда, подымается съ трудомъ, тогда какъ носильщикъ, съ большой тяжестью на спин, идетъ, не уклоняясь отъ прямой линіи ни на волосъ, — мн показалось, что деревянные домы ни чуть не хуже того большаго зданія, которое мы оставили за собою.

Не знаю, какимъ образомъ таможня его величества можетъ производить выгодныя спекуляціи. Когда я сошелъ съ парохода, за моимъ катеромъ пустился въ погоню Турокъ и попросилъ бакшиша. Ему дали около двухъ пенсовъ. Это былъ таможенный чиновникъ; но я сомнваюсь, чтобы пошлина, которую взимаетъ онъ, поступала въ число государственныхъ доходовъ.

Можно предполагать, что сцены здшней набережной сходны съ прибрежными сценами Лондона старыхъ временъ, когда еще дымъ каменнаго угля не покрылъ сажею столицы Англіи и когда атмосфера ея, какъ увряютъ древніе писатели, не была такой туманною. Любо смотрть на вереницы каиковъ, стоящихъ вдоль берега или разъзжающихъ по синему заливу. На эстамп Голляра, изображающемъ Темзу, нарисованы такіе же хорошенькіе катеры, которые уничтожены теперь мостами и пароходами. Константинопольскіе каики доведены до высшей степени совершенства. Тридцать тысячь ихъ разъзжаетъ между городомъ и предмстьями, и вс они раскрашены и обиты нарядными коврами. Изъ людей, управляющихъ ими, я не видалъ почти ни одного человка, который не былъ бы достойнымъ представителемъ своей расы: вс, какъ на подборъ, молодецъ къ молодцу, здоровые, смуглые, съ открытой грудью и прекраснымъ лицомъ. Они носятъ самыхъ яркихъ цвтовъ тонкія миткалевыя рубахи, которыя даютъ полную свободу ихъ тлодвиженіямъ. На багровомъ фон моря, каждый отдльно взятый каикъ — просто, картинка! Изъ глубины его выставляются только одн головы правоврныхъ пассажировъ, въ красной феск съ голубой кистью. Лица этихъ людей полны кроткой важности, которая такъ свойственна человку, сосущему трубку.

Босфоръ оживленъ множествомъ разнообразныхъ судовъ. Тутъ стоятъ на якор русскіе военные корабли; развозятся по деревнямъ сотни пассажировъ въ большихъ перевозныхъ баркахъ; желтютъ лодки, нагруженныя кучами большихъ, золотистыхъ дынь; скользитъ яликъ нашъ, и при гром пушекъ бытро несется, сдланный на подобіе дракона, каикъ султана съ тридцатью гребцами. Повсюду темнютъ чернобокіе корабли и пароходы съ русскимъ, англійскимъ, австрійскимъ, американскимъ и греческимъ флагами, а вдоль набережной тянутся туземныя суда съ острововъ и отъ береговъ Чернаго моря, съ высокими, украшенными рзьбою кормами, точь-въ-точь, какъ на картинахъ семнадцатаго вка. Рощи и башни, куполы и набережныя, высокіе минареты и стройныя мечети возвышаются вокругъ васъ въ безконечномъ разнообразіи и придаютъ морской сцен такую прелесть, что, кажется, никогда бы не соскучился глядть на нее. Многаго не видалъ я внутри и вокругъ Константинополя, не имя силъ оторваться отъ этой удивительной панорамы. Но къ чему были мн другіе виды? Разв не тотъ изъ нихъ лучше всхъ, который доставляетъ вамъ боле наслажденія?

Мы остановились въ Пер, въ гостинниц Миссери, хозяинъ которой прославился превосходнымъ сочиненіемъ «Эотенъ». За эту книгу чуть не передрались между собою вс пассажиры нашего парохода; она очаровала всхъ, начиная съ нашего великаго государственнаго мужа, нашего юриста, молодаго Оксоніана, который вздыхалъ надъ нкоторыми въ ней мстами, боясь, не слишкомъ ли злы они, до меня, покорнйшаго слуги вашего, который, прочитавъ съ наслажденіемъ эту книгу, бросилъ ее, восклицая: «Aut diabolus aut.» Она, и это удивительне всего, возбудила сочувствіе и удивленіе даже въ груди безстрастнаго, каменнаго Атенеума. Миссери, правоврный и воинственный Татаринъ, превратился въ самаго мирнаго и свтскаго землевладльца, несравненно боле свтскаго по манерамъ и наружности, нежели многіе изъ васъ, сидвшихъ за его столомъ и курившихъ кальяны на крыш его дома, откуда любовались мы на гору, на домъ русскаго пославника и на сады сераля, отражавшіеся въ мор. Мы предстали передъ Миссери, съ Eothen въ рукахъ, и всмотрвшись попристальне въ лицо его, нашли, что это былъ «aut diabolus aut amicus.» Но имя его — секретъ. Никогда не произнесу я его, хотя мн и смерть какъ хочется назвать этого человка его собственнымъ именемъ.

Послднее хорошее описаніе турецкихъ бань сдлала, какъ полагаю я, леди Мери Вортлей Монтагъ, по-крайней-мр лтъ сто тридцать назадъ тому. Она такъ роскошно изобразила ихъ, что мн, смиренному писателю, можно разв набросать тотъ же эскизъ, но только въ другомъ родъ. Безспорно, турецкая баня совершенная новизна для чувствъ Англичанина и можетъ быть отнесена къ самымъ страннымъ и неожиданнымъ приключеніямъ его жизни. Я приказалъ своему valet de place или драгоману (чудесная вещь имть въ услуженіи драгомана!) вести себя въ лучшую изъ сосднихъ бань. Онъ подвелъ меня къ дому въ Тофан, и мы вступили въ большую, холодную комнату, освщенную сверху: это былъ передбанникъ.

Посреди его находился большой фонтанъ, окруженный раскрашенной галереею. Съ одной стороны ея на другую было протянуто нсколько веревокъ, на которыхъ вислъ большой запасъ полотенецъ и синихъ простынь для употребленія постителей. По стнамъ комнаты и галереи были надланы небольшія отдленія, снабженныя опрятными постелями и подушками, на которыхъ лежало около дюжины правоврныхъ; одни изъ нихъ курили, другіе спали, или находились только въ полузабытьи. Меня уложили на одну изъ этихъ постелей, въ уединенный уголокъ, по причин моей незнатности, а рядомъ со мною помстился плясунъ-дервишъ, который, не медля ни минуты, началъ готовиться къ путешествію въ баню.

Когда снялъ онъ желтую, въ род сахарной головы, шапку, халатъ, шаль и другія принадлежности, его завернули въ дв синія простыни; одно блое полотенце накинули на плеча, а другимъ, какъ чалмою, искусно обвязали голову; принадлежности, которыя онъ скинулъ съ себя, были завернуты въ полотно и положены въ сторонку. Со мною поступили также, какъ съ плясуномъ-дервишемъ.

Посл этого почтенный джентльменъ надлъ пару деревянныхъ башмаковъ, которые приподняли его дюймовъ на шесть отъ полу, и побрелъ по скользкому мрамору къ маленькой двери. Я послдовалъ за нимъ. Но мн не было дано въ удлъ ловкости плясуна-дервиша; я пресмшно раскачивался на высокихъ башмакахъ и непремнно разбилъ бы носъ, если бы драгоманъ и баньщикъ не свели меня съ лстницы. Завернувшись въ три широкія простыни, съ блой чалмою на головъ, я съ отчаяніемъ думалъ о Полль-Моллъ. Дверь захлопнулась за мною: я очутился въ темнот, не знаю ни слова по-турецки, — Боже мой! что же будетъ со мною?