Темная комната была склизкимъ, отпотвшимъ гротомъ; слабый свтъ упадалъ въ нее изъ круглаго отверстія потолка, сведеннаго куполомъ. Хлопанье дверей, неистовый смхъ и псни гудли подъ сводами. Я не могъ идти въ эту адскую баню, я клялся, что не пойду въ нее; мн общали отдльную комнату, и драгоманъ удалился. Не могу описать той агоніи, которую почувствовалъ я, когда этотъ христіанинъ покинулъ меня.

При вход въ Сударіумъ, или самую баню, вамъ кажется, что вы задыхаетесь отъ жару; но это продолжается не боле полуминуты. Я почувствовалъ тоже самое, садясь на мраморъ. Пришелъ парильщикъ, снялъ съ головы моей чалму и съ плечь полотенце: я увидалъ, что сижу подъ сводомъ маленькой мраморной комнаты, противъ фонтана холодной и горячей воды. Атмосферу наполнялъ паръ; боязнь задохнуться исчезла, и я, находясь въ этомъ пріятномъ кипятк, чувствовалъ какое-то особенное удовольствіе, которое, безъ сомннія, чувствуетъ картофель, когда варятъ его. Васъ оставляютъ въ такомъ положеніи около десяти минутъ. Оно хотя и горяченько, однако очень не дурно и располагаетъ къ мечтательности.

Но представьте мой ужасъ, когда, поднявши глаза и выходя изъ этой дремоты, я увидлъ передъ собою смуглаго, полуодтаго великана. Деревянные башмаки и паръ увеличивали ростъ его; злобно, какъ лшій, улыбался онъ, размахивая въ воздух рукою, на которой была надта рукавица изъ конскаго волоса. Громко звучали подъ сводомъ непонятныя для меня слова этого чудовища; большіе, выпуклые глаза его сверкали, какъ уголья, уши стояли торчкомъ, и на бритой голов подымался щетинистый чубъ, который придавалъ всей наружности его какую-то дьявольскую ярость.

Чувствую, что описаніе мое становится слишкомъ страстно. Дамы, читая его, упадутъ въ обморокъ, или скажутъ: «Какой оригинальный, какой необыкновенный способъ выраженія! Джэнъ, душа моя, теб нельзя читать этой отвратительной книги.» A потому и постараюсь говорить покороче. Этотъ человкъ начинаетъ со всего плеча тузить своего паціента пучкомъ конскихъ волосъ. По окончаніи побоища, когда лежите вы въ полномъ изнеможеніи подъ брызгами фонтана теплой воды я думаете, что все уже кончено, парильщикъ снова является передъ вами съ мднымъ тазомъ, наполненнымъ пною. Въ пн лежитъ что-то похожее на льняной парикъ миссъ Макъ Уиртеръ, которымъ такъ гордилась эта старушка, и надъ которымъ вс мы отъ души смялись. Только лишь намреваетесь вы поразсмотрть эту вещицу, она внезапно бросается вамъ въ лицо — и вотъ вы покрываетесь мыльной пною. Вамъ нелзя смотрть, нельзя ничего слышать, вы съ трудовъ переводите дыханіе, потому что на глазахъ и въ ушахъ мыло, а по горлу движется парикъ миссъ Макъ Уиртеръ, обливая грудь вамъ мыльною водою. Въ былое время злые мальчишки, насмхаясь надъ вами, кричали: «Каково васъ взмылили?» Нтъ, не побывавъ въ турецкой бан, не знаютъ они, что значитъ: взмылить.

Когда окончится эта операція, васъ бережно отводятъ обратно въ холодную комнату, завертываютъ снова въ простыни и укладываютъ на постель. Вы чувствуете невыразимое удовольствіе! Тутъ приносятъ вамъ наргиле — такой табакъ можно курить только въ раю Магомета! Сладкое, сонливое изнеможеніе овладваетъ вами. Въ Европ не имютъ понятія объ этой усладительной, получасовой лни, проведенной съ трубкою во рту. Тамъ придумали для нея самую позорную брань, называютъ, напримръ, матерью всхъ пороковъ и т. д.; но въ самомъ-то дл, не умютъ образовать ее по здшнему и заставить приносить т же плоды, какія приноситъ она въ Турціи.

Посл этого мытья, долго находился я подъ вліяніемъ необыкновенно-пріятнаго и до-сихъ-поръ совершенно неизвстнаго мн чувства изнеможенія. Въ Смирн дло это производится по другой метод, которая несравненно хуже. Въ Каир, посл мыла, погружаютъ васъ въ какой-то каменный гробъ, наполненный горячей водою. Не дурно и это; но тамъ не понравились мн другія продлки. Отвратительный, хотя и очень ловкій слпецъ старался переломить мн спину и вывихнуть плечи; въ то же время другой баньщикъ принялся щекотать подошвы; но я брыкнулъ его такъ энергически, что онъ повалился на лавочку. Простой, чистой лни я отдаю ршительное преимущество; жаль, что не придется мн насладиться ею въ Европ.

Викторъ Гюго, во время своего знаменитаго путешествія по Рейну, постилъ Кёльнъ, и отдаетъ ученый отчетъ о томъ, чего онъ не видалъ въ Кёлыги. У меня есть замчательный каталогъ предметовъ изъ константинопольской жизни. Я не видалъ пляски дервишей — былъ Рамазанъ; не слыхалъ вытья ихъ въ Скутари — былъ Рамазанъ; не былъ ни въ Софійской мечети, ни въ женскихъ комнатахъ сераля, не прогуливался по долин Пресныхъ Водъ, и все по милости Рамазана, въ продолженіе котораго дервиши пляшутъ и воютъ очень рдко, потому что ноги и легкія ихъ истомлены постомъ, дворцы и мечети закрыты для постителей, и никто не выходитъ на долину Пресныхъ Водъ. Народъ спитъ весь день, и только по ночамъ шумитъ и объдается. Минареты въ это время иллюминуются; даже самая бдная изъ мечетей Іерусалима и Яфы освщается плошками. На эфектную иллюминацію константинопольскихъ мечетей хорошо смотрть съ моря. Ничего не скажу я также о другихъ, постоянныхъ иллюминаціяхъ города, описанныхъ цлой фалангою путешественниковъ: я разумю пожары. Въ продолженіе недли, которую провели мы здсь, въ Пер было три пожара, но не довольно продолжительныхъ для того, чтобы вызвать султана на площадь. Мистеръ Гобгозъ говоритъ въ своемъ гид, что если пожаръ продолжается часъ, султанъ обязанъ явиться на него своей собственной особою, и что Турки, желающіе подать ему просьбы, нердко нарочно поджигаютъ домы, съ намреніемъ вызвать его на открытый воздухъ. Признаюсь, не красна была бы жизнь султана, если бы этотъ обычай вошелъ въ общее употребленіе. Вообразите повелителя правоврныхъ посреди красавицъ, съ носовымъ платкомъ въ рук; онъ готовится бросить его избранной гуріи — а тутъ пожаръ: надобно изъ теплаго гарема, въ полночь, идти на улицу и, вмсто звонкой псни и сладкаго шопота, слушать отвратительный крикъ: «Янгъ энъ Варъ!»

Мы видли султана посреди народа и челобитчиковъ, когда шелъ онъ въ тофанскую мечеть, которая хотя и не очень велика, однакоже принадлежитъ къ лучшимъ зданіямъ города. Улицы были запружены народомъ и уставлены солдатами, въ полуевропейскихъ мундирахъ. Грубые полицейскіе чиновники, въ портупеяхъ и темныхъ сюртукахъ, водворяя порядокъ, гнали правоврныхъ отъ перилъ эспланады, по которой долженъ былъ проходить султанъ, не трогая впрочемъ васъ, европейцевъ, что признаю я самымъ несправедливымъ пристрастіемъ. Передъ появленіемъ султана показалось множество офицеровъ, за полковниками и пашами бжала пшая прислуга. Наиболе дятельными, наглыми и отвратительными изъ этихъ прислужниковъ были, безспорно, черные евнухи. Злобно врывались они въ толпу, которая почтительно разступалась передъ ними.

Простолюдинокъ набралось сюда многое множество; якмакъ, или кисейный подборникъ, который надваютъ он, придаетъ удивительное однообразіе ихъ лицамъ; видны только носы и глаза, по большой части, хорошо устроенные. Милыя Негритянки носятъ также блыя покрывала; но онъ не слишкомъ заботятся о томъ, чтобы скрыть добрыя черныя свои лица; вуали оставляютъ онъ на произволъ втра и свободно смются. Везд, гд только случалось намъ видть Негровъ, они кажутся счастливыми. У нихъ сильно развита привязанность къ дтямъ. Малютки, въ желтыхъ канифасныхъ кофточкахъ, весело болтаютъ, сидя на плечахъ у нихъ. Мужья любятъ своихъ черныхъ женъ. Я видлъ, какъ одна изъ нихъ, держа ребенка на рукахъ, черпала воду для утоленія жажды маленькаго оборваннаго нищаго, — кроткая и трогательная картина милосердія въ образ черной женщины.