— Отчего мистеръ Фирминъ не похалъ къ сыну?

— Гм! нервы слишкомъ деликатны. Впрочемъ, онъ прізжалъ. Легокъ на помин!

Въ эту минуту тотъ, о комъ мы говорили, то-есть отецъ Филя, бывшій членомъ нашего клуба, вошолъ въ столовую высокій, величественный и блдный, съ своей стереотипной улыбкой и съ граціознымъ жестомъ своей красивой руки. Улыбка Фирмина какъ-то странно подёргивала его красивыя черты. Когда вы подходили къ нему, онъ вытягивалъ губы, сморщивая челюсти (чтобы образовались ямочки), вроятно, съ каждой стороны. Между тмъ глаза его выкатывались съ какимъ-то меланхолическимъ выраженіемъ и совершенно отдльно отъ той продлки, которая происходила съ его ртомъ. Губы говорили: «я джентльмэнъ съ прекрасными манерами и съ очаровательной ловкостью, и предположеніе, что я радъ васъ видть. Какъ какъ вы поживаете?» Уныло глядли чорные глаза. Я знаю одно или два, но только одно или два мужскія лица, которыя, несмотря на свою озабоченность, могутъ все-таки улыбаться такъ, чтобы улыбка разливалась по всему лицу.

Гуденофъ угрюмо кивнулъ головою на улыбку другого доктора, который кротко взглянулъ на нашъ столъ, поддерживая подбородокъ своей красивою рукою.

— Какъ поживаете? заворчалъ Гуденофъ. — А юноша здоровъ?

— Юноша сидитъ и куритъ сигары съ самаго утра съ своими пріятелями, сказалъ Фирминъ съ грустною улыбкой, направленной въ этотъ разъ на меня. — Мальчики всегда будутъ мальчиками.

И онъ задумчиво отошолъ отъ насъ, дружески кивнувъ мн головою; взглянулъ на карту обда. Съ меланхолической граціей, указалъ рукою въ блестящихъ перстняхъ, на выбранныя имъ блюда и пошолъ улыбаться другому знакомому къ отдаленному столу,

— Я думалъ, что онъ сядетъ за этотъ столъ, сказалъ циническій confr`ere [7] Фирмина.

— На сквозномъ втру? Разв вы не видите какъ пылаютъ свчи? Это самое дурное мсто во всей комнат.

— Да; но разв вы не видите кто сидитъ за сосднимъ столомъ?

За сосднимъ столомъ сидлъ очень богатый лордъ. Онъ ворчалъ на дурные бараньи котлеты и хересъ, которыхъ онъ веллъ подать себ на обдъ; но такъ какъ его сіятельство не будетъ имть никакого дла съ нашей послдующей исторіей, разумется, мы не будемъ такъ нескромны, чтобы назвать его по имени. Мы могли видть какъ Фирминъ улыбался своему сосду съ самой кроткой меланхоліей, какъ слуги принесли блюда, которыя спросилъ докторъ для своего обда. Онъ не любилъ бараньихъ котлетъ и грубаго хереса — я это зналъ, я, участвовавшій во многихъ пирахъ за его столомъ. Я могъ видть какъ брильянты сверкали на его красивой рук — когда онъ деликатно наливалъ пнящееся вино изъ вазы со льдомъ, стоявшей возл него — щедрой рук, дарившей мн много совереновъ, когда я былъ мальчикомъ.

— Я не могу не любить его, сказалъ я моему собесднику, презрительный взглядъ котораго время отъ времени устремлялся на его собрата.

— Этотъ портвейнъ очень сладокъ. Теперь почти всякій портвейнъ сладокъ, замтилъ докторъ.

— Онъ былъ очень добръ ко мн, когда я былъ въ школ, и Филиппъ былъ такой славный мальчикъ.

— Красивый мальчикъ. Сохранилъ онъ свою красоту? Отецъ былъ красивый мущина — очень. Убійца дамъ — то-есть не въ практик, прибавилъ угрюмый докторъ. — А мальчикъ что длаетъ?

— Онъ въ университет. У него есть состояніе его матери; онъ сумасброденъ, кутитъ, и я боюсь, что онъ немножко портится.

— Не-уже-ли? Впрочемъ, не удивляюсь, заворчалъ Гуденофъ.

Мы говорили очень откровенно и пріятно до появленія другого доктора, но съ приходомъ фирмана Гуденофъ пересталъ разговаривать. Онъ вышелъ изъ столовой въ гостиную и слъ читать романъ до-тхъ-поръ, пока не настала пора хать къ больнымъ или домой.

Для меня было ясно, что доктора не любили другъ друга, что между Филиппомъ и его отцомъ были несогласія, но причину этихъ несогласій мн оставалось еще узнать. Эта исторія доходила до меня отрывками здсь — изъ признаній, тамъ — изъ разсказовъ и изъ моихъ собственныхъ выводовъ. Я, разумется, не могъ присутствовать при многихъ сценахъ, которыя мн придётся разсказывать, какъ-будто я былъ ихъ свидтелемъ; и поза, разговоръ, мысли Филиппа и его друзей, такъ какъ они здсь разсказываются, безъ сомннія, фантазія разскащика во многихъ случаяхъ; но исторія эта также подлинна, какъ многія другія исторіи, и читателю слдуетъ только придать ей такую степень вры, какую она заслуживаетъ по его мннію, по своему правдоподобію.

Намъ надо не только обратиться въ той болзни, которая сдлалась съ Филиппомъ Фирминомъ въ Грей-Фрайярс, но вернуться еще дале въ періоду, который я не могу въ точности опредлить.

Воспитанники старой Гэндишской приготовительной академіи живописи можетъ быть помнятъ смшного, маленькаго человчка, съ большимъ, страннымъ талантомъ, относительно котораго мннія друзей его были разногласны. Геній, или гаеръ былъ Эндрю, это было всегда спорнымъ пунктомъ между постителями бильярдной въ Греческой улиц и благородныхъ учениковъ академіи художествъ. Онъ могъ быть сумасшедшимъ и нелпымъ; онъ могъ тоже имть талантъ: такіе характеры встрчаются и въ искусств и въ литератур. Отъ коверкалъ англійскій языкъ; онъ былъ изумительно несвдущъ; онъ наряжалъ свою маленькую фигурку въ самый фантастическій костюмъ, въ самыя странные и дешовые наряды; онъ носилъ бороду — Господи помилуй! двадцать лтъ тому назадъ бороды въ Великобританіи были весьма обыкновенны. Онъ былъ самое жеманное существо; и если вы глядли на него, онъ принималъ позы до того смшныя и грязныя, что если у васъ въ передней ждалъ кредиторъ, или вашу картину не приняли въ академію — словомъ, если вы страдали отъ какимъ-нибудь подобнымъ бдствіемъ — вы все-таки не могли удержаться отъ смха. Онъ быль предметомъ насмшекъ для всхъ своихъ знакомыхъ, но у него было самое любящее, кроткое, врное, благородное сердце, когда-либо бившееся въ маленькой груди. Онъ теперь покоится вчнымъ сномъ; его палитра и мольбертъ брошены въ печку; его геній, имвшій нсколько вспышекъ, никогда не сіялъ ярко, и угасъ. Въ одномъ старомъ альбом, которому уже боле чмъ двадцать лтъ, я иногда гляжу на странные, дикіе эскизы бднаго Эндрю. Онъ, можетъ быть, сдлалъ бы что-нибудь если бы оставался бднымъ; но одна богатая вдова, которую онъ встртилъ въ Рим, влюбилась въ страннаго странствующаго живописца, пустилась за нимъ въ погоню въ Англію и заставила его почти насильно женился на ней. Геній его притупился подъ раболпствомъ; онъ прожилъ только нсколько лтъ и умеръ отъ чахотки, отъ которой искусство доктора Гуденофа не могло вылечить его.

Въ одинъ день, когда онъ халъ съ женою въ ея великолпномъ баруш по Гэймаркету, онъ вдругъ веллъ кучеру остановиться, выпрыгнулъ изъ коляски прежде чмъ были опущены ступеньки, и его изумленная жена увидала, что онъ пожимаетъ руку бдно одтой женщины, которая проходила мимо — пожимаетъ об ея руки, и плачетъ, и размахиваетъ руками, и дёргаетъ бороду и усы — его привычка, когда онъ былъ взволнованъ. Мистриссъ Монфишэ (она была богатая мистриссъ Керрикфергусъ, прежде чмъ вышла за живописца), жена молодого мужа, выпрыгнувшаго изъ ея коляски для того, чтобы обласкать молодую женщину, проходившую по улиц, очень могла разстроиться этой демонстраціей, но она была женщина очень добрая; и когда Монфишэ, свъ опять фамильный экипажъ, разсказалъ своей жен исторію женщины, съ которой отъ только-что простился, она наплакалась вдоволь. Она велла кучеру хать прямо домой, побжала въ свои комнаты и вынесла оттуда огромный мшокъ съ разною одеждою, а буфетчикъ запыхавшись, тащилъ за нею корзину съ виномъ и пирогъ; она похала съ своимъ довольнымъ Эндрю въ переулокъ Сен-Мартенскій, гд жила бдная женщина, съ которой онъ только-что разговаривалъ.

Богу было угодно, среди ея ужаснаго злополучія, послать ей друзей и помощь. Она страдала отъ несчастья и бдности: её малодушно бросили. Человкъ, называвшій себя Брандономъ, когда онъ нанялъ квартиру въ дом ея отца, женился на ней, привезъ её въ Лондонъ и бросилъ когда она ему надола. Она имла причину думать, что онъ назвался фальшивымъ именемъ, когда нанималъ квартиру ея отца: онъ бжалъ черезъ нсколько мсяцевъ и она никогда не узнала его настоящаго имени. Когда онъ бросилъ её, она воротилась къ своему отцу, человку слабому, который былъ женатъ на самовластной женщин, притворившейся будто она не вритъ ея браку, и выгнавшей её изъ дома. Въ отчаяніи и почти помшавшись, она воротилась съ Лондонъ, гд у ней оставались еще кое-какія вещи посл бжавшаго мужа. Онъ общалъ, оставляя её, присылать ей денегъ; но или онъ не присылалъ, или она не приняла — и въ своёмъ безумств и отчаяніи потеряла то ужасное письмо, въ которомъ они объявлялъ о своемъ побг а о томъ, что онъ былъ женатъ прежде, и что преслдовать значило погубить его, а онъ зналъ, что она никогда этого не сдлаетъ — нтъ, какъ бы жестоко не оскорбилъ онъ её.