Составили вы себ имніе о вопрос казаться и быть? Я говорю о томъ, что, положимъ, вы бдны; справедливо ли съ вашей стороны казаться богатымъ? Имютъ ли люди право принимать ложный видъ? Можно ли васъ оправдать, когда вы голодаете за обдомъ для того, чтобы держать экипажъ; когда вы ведёте такое роскошное хозяйство, что не можете помочь бдному родственнику, одваете вашихъ дочерей въ дорогіе наряды, потому-что он знакомы съ двушками, родители которыхъ вдвое богаче васъ? Иногда трудно сказать гд кончается честная гордость и начинается лицемріе. Выставлять на показъ вашу бдность низко и раболпно, также гнусно, какъ нищему выпрашивать состраданіе, показывая свои язвы. Но выдавать себя за богатаго — роскошничать и мотать втрое боле за одинъ разъ, когда вы приглашаете вашихъ знакомыхъ, а остальные время глодать чорствый хлбъ и сидть при одной свч — чего достойны люди, употребляющіе такой обманъ: похвалъ или розогъ? Иногда это благородная гордость, а иногда — низкое плутовство. Когда я вижу Евгенію съ ея милыми дтьми, опрятную, весёлую, не показывающую ни малйшей тни бдности, не произносящую ни малйшей жалобы, увряющую, что Скандерфильдъ, ея мужъ, обращается съ ней хорошо и добръ сердцемъ, и опровергающую, что онъ оставляетъ её и ея малютокъ въ нужд — я восхищаюсь этой благородной ложью, уважаю чудное постоянство и терпливость, которая пренебрегаетъ состраданіемъ. Когда я сижу за столомъ бдной Іезавель, которая угощаетъ меня своей притворной добротой и своимъ жалкимъ великолпіемъ, я только сержусь на ея гостепріимство; и этотъ обдъ, гость и хозяинъ, вс вмст фальшивы.

Обденный столъ Тальбота Туисдена великъ, а гости самые почотные. Тутъ всегда два-три важные барина и почтенная вдова обдающая въ знатныхъ домахъ. Буфетчикъ предлагаетъ вамъ вина; передъ мистриссъ Туисденъ лежитъ menu du diner, и читая его, вы, пожалуй, вообразите будто вы на хорошемъ обид. А кушанья похожи на рубленую солонину. О, какъ уныло искрится это слабое шампанское! хересъ изъ трактира, бордоское кисло, портвейнъ вяжетъ ротъ! Я пробовалъ это все, говорю я вамъ. Это — поддльное вино, подложный обдъ, подложный пріёмъ, подложная весёлость между собравшимися гостями. Я чувствую, что эта женщина считаетъ котлетки, когда ихъ уносятъ со стола; можетъ быть она жадно смотритъ на ту, которую вы съ трудомъ стараетесь проглотить. Она пересчитала каждую свчку, при которой поваръ стряпалъ обдъ. Объ остаткахъ вина въ этихъ жалкихъ бутылкахъ буфетчикъ долженъ завтра дать отчотъ, если вы не принадлежите къ большому свту, Туисденъ съ женою считаютъ себя лучше васъ и серьёзно покровительствуютъ вамъ. Они думаютъ, что длаютъ вамъ честь приглашая на эти отвратительные обды, на которые они съ важностью приглашаютъ самыхъ важныхъ людей. Я право встрчалъ тамъ Уинтона — знаменитаго Уинтона — дававшаго лучшіе обды на свт (ахъ, какое занятіе для мущины!); и наблюдалъ за нимъ и примтилъ какое удивленіе овладло имъ, когда онъ отвдывалъ и отдавалъ лакею блюдо за блюдомъ, рюмку за рюмкой.

— Попробуйте это шато-марго, Уинтонъ! кричитъ хозяинъ:- это то самое, которое мы вывезли съ Боттльби.

Вывезли! Я вижу лицо Уинтона, когда онъ пробуетъ вино и ставитъ рюмку на столъ. Онъ не любитъ говорить объ этомъ обд. Онъ потерялъ день. Туисденъ продолжаетъ приглашать его каждый годъ; онъ продолжаетъ надяться, что и его пригласятъ съ мистриссъ Туисденъ и и дочерьми, и громко выражаетъ своё удивленіе въ клуб, говоря:

— Чортъ побери этого Уинтона! онъ не прислалъ мн дичи ныншній годъ!

Когда прізжаютъ заграничные герцоги и принцы, Туисденъ прямо подходитъ къ нимъ и приглашаетъ ихъ къ себ. Иногда они подутъ къ нему разъ, а потомъ спрашиваютъ: «Qui donc est ce Monsieur Tuisden, qui est si dr^ole?» Онъ протолкается къ нимъ на вечерахъ у министровъ и прямо подаётъ имъ руку. А тихая мистриссъ Туисденъ вертится, толкается, пожалуй, наступаетъ на ноги, вмст съ дочерьми, пока не сунется на глаза великому человку и не улыбнётся и не поклонится ему. Туисденъ дружески жмётъ руку счастливцамъ. Онъ говоритъ успху: «браво!» Напротивъ, я никогда не видалъ человка, у котораго доставало бы-столько духа пренебрегать несчастными, или у котораго хватало бы столько смлости забывать о тхъ, о комъ онъ не хочетъ вспоминать. Еслибы этотъ левитъ встртилъ путешественника, ограбленнаго разбойниками, вы думаете, онъ остановился бы помочь павшему человку? Онъ не далъ бы ни вина, на масла, ни денегъ; онъ прошолъ бы мимо, совершенно довольный своими собственными добродтелями, а того оставили бы добраться, какъ онъ можетъ, въ Іерихонъ.

Это что такое? Разв я сержусь на то, что Туисденъ пересталъ приглашать меня на свой уксусъ и своё рубленое сно? Нтъ. Не думаю. Разв я обижаюсь на то, что мистриссъ Туисденъ иногда покровительствуетъ моей жен, а иногда не хочетъ её знать? Можетъ-быть. Только одн женщины знаютъ вполн дерзость женщинъ другъ къ другу вы свт. Это очень обветшалое замчаніе. Он принимаютъ и наносятъ раны, вжливо улыбаясь. Томъ Сэйеръ [8] могъ веселе ихъ принимать удары. Еслибы было видно подъ кожей, вы нашли бы ихъ маленькія сердечки проткнутыми насквозь маленькими ранками. Я увряю, что я видлъ какъ моя собственная жена вносила дерзость этой женщины съ такимъ же спокойнымъ и безстрастнымъ лицомъ, какъ выноситъ она разговоръ старика Туисдена и его длинныя исторіи, которыя право могутъ свести съ ума. О, нтъ! я вовсе не сержусь. Я вижу это по тому, какъ я пишу объ этихъ людяхъ. Кстати, между-тмъ, какъ я излагаю это чистосердечное мнніе о Туисденахъ, остановлюсь ли я иногда сообразить что они думаютъ обо мн? Какое мн дло? Пусть думаютъ что хотятъ. А пока мы кланяемся другъ другу въ гостяхъ. Мы болзненно улыбаемся другъ другу. А что касается до обдомъ въ Бонашской улиц, я надюсь, что они нравятся тмъ, кого приглашаютъ на нихъ.

Туисденъ нын чиновникъ въ придворной контор Пудры и Помады, а сынъ его тамъ же писаремъ. Когда дочери начали вызжать, он были прехорошенькія — даже моя жена сознаётся въ этомъ. Одна изъ нихъ каждый день здила верхомъ въ парк съ отцомъ или братомъ и зная, какое онъ получалъ жалованье и какое состояніе было у его жены, и сколько онъ платилъ за квартиру въ Бошанской улиц, вс удивлялись, какъ Туисдены могли сводить концы съ концами. У нихъ были лошади, экипажъ и большое хозяйство, на содержаніе котораго шло по-крайней-мр пяти тысячъ въ годъ, а они и вполовину не имли того, какъ всмъ было извстно; полагали, что старикъ Рингудъ помогалъ своей племянниц. Конечно, она тяжко трудилась для этого. Я только-что говорилъ о ранахъ; у иныхъ и бдные бока и грудъ бываютъ проткнуты насквозь, факиры не бичуютъ себя усердне нкоторыхъ свтскихъ изувровъ; а такъ-какъ наказаніе служитъ поученіемъ, будемъ надяться, что свтъ шибко хлещетъ по спин и плечамъ, и славно дйствуетъ бичомъ.

Когда старикъ Рингудъ, въ конц своей жизни, прізжалъ навщать свою милую племянницу и ея мужа и дтей, онъ всегда привозилъ въ карман плеть и хлесталъ ею всхъ въ дом. Онъ насмхался надъ бдностью, надъ притязаніями, надъ низостью этихъ людей, когда они становились передъ нимъ на колна и воздавали ему почести. Отецъ и мать дрожа приводили дочерей получить наказаніе и, жалобно улыбаясь, сами принимали оплеухи въ присутствіи своихъ дтей.

— А! говорила гувернантка француженка, скрежеща своими блыми зубами:- я люблю когда прізжаетъ милордъ. Вы каждый день хлещете меня, а милордъ хлещетъ васъ, а вы становитесь на колни и цалуете плеть.

Они точно становились на колни и принимали бичеваніе съ примрной твёрдостью. Иногда бичъ падалъ на спину папа, иногда на спину мама, а иногда хлесталъ Агнесу, а иногда хорошенькія плечики Бланшъ. Но мн кажется, что милордъ боле всего любилъ раздлываться съ наслдникомъ дома, молодымъ Рингудомъ Туисденомъ. Тщеславіе Ринга было очень тонкокожее. Эгоизмъ его легко было ранить, а кривлянья его при наказаніи забавляли стараго мучителя.

Когда подъзжалъ экипажъ милорда — скромный маленькій коричневый грумъ, съ чудной лошадью, съ кучеромъ, похожимъ на лорда канцлера, и великолпнйшимъ лакеемъ — дамы, знавшій топотъ колёсъ его экипажа и ссорившіяся въ гостиной, заключали перемиріе; мама пишетъ за столомъ прекраснымъ, чоткимъ почеркомъ, которымъ восхищаемся мы вс; Бланшъ сидитъ за книгой; Агнеса совершенно естественно встаётъ изъ-за фортепьяно. Ссора между этими кроткими, улыбающимися, деликатными созданіями! Невозможно! отъ самаго обыкновеннаго женскаго лицемрія какъ мущины краснли бы и конфузились, а какъ легко, какъ граціозно, съ какимъ совершенствомъ женщины длаютъ это!