Былъ шестой часъ утра.

Въ восемь часовъ, по приказанію Сухумова, Поліевктъ разбудилъ его. Только еще свтало.

— Жалко и будить-то васъ… Таково хорошо спали, — говорилъ Поліевктъ, подавая ему стаканъ парного молока.

— Нтъ, нтъ. Такъ слдуетъ. Раньше вставать пріучусь — раньше ложиться съ вечера буду, — отвчалъ Сухумовъ и тотчасъ-же облекся въ халатъ и туфли.

Выпивъ стаканъ молока съ кусочкомъ чернаго хлба, онъ подошелъ къ окну и увидлъ, что трое рабочихъ сооружали для него ледяную гору. Плотникъ въ полосатой вязаной фуфайк и въ шапк на затылк мастерилъ стремянку къ гор и стучалъ топоромъ. Тутъ-же стоялъ управляющій Сидоръ Софроновичъ.

— Чай кушать сейчасъ будете? — спрашивалъ Поліевктъ барина.

— Лучше совсмъ не буду. Ограничусь молокомъ. Дай одться. Я пойду на дворъ смотрть, какъ гору длаютъ.

И одвшись, Сухумовъ вышелъ на дворъ къ рабочимъ.

«Первую ночь безъ брома спалъ и безъ лкарствъ. Этого со мной-давно ужъ не было, — подумалъ онъ, и чувствовалъ при этомъ удовольствіе, что онъ относительно бодръ и свжъ. Его только знобило слегка, ощущалась „гусиная кожа“ и по спин какъ-бы ползали мурашки. Онъ ежился и пряталъ въ рукава свои сложенныя на груди руки. — Но эти странные сны съ праддушкой моимъ… — продолжалъ онъ разсуждать. — Возможно, что если-бы я на ночь принялъ брому съ ландышами, то этихъ сновъ и не было-бы. Стало-бытъ, я спалъ все-таки тревожно… хотя пульсъ, когда я просыпался, былъ нормальный. Странно только, отчего я не испугался во сн, когда ддъ со мной разговаривалъ? И какъ явственно я его видлъ! Мундиръ съ высокимъ воротникомъ, нависшія густыя брови, глаза… точь-точь, какъ на портрет… Странно… Наяву, когда мн показалось только, что портретъ прадда мигнулъ, — я похолодлъ и мн дурно сдлалось, а во сн, какъ ни въ чемъ не бывало. Впрочемъ, во сн я не сознавалъ, что я знаю его только по портрету».

Рабочіе, длавшіе ледяную гору, тотчасъ-же поклонились Сухумову, когда онъ подошелъ къ нимъ. Поклонился и управляющій, освдомившись, хорошо-ли Сухумовъ почивалъ.

— Ладно-ли такъ будетъ, Леонидъ Платонычъ? — спросилъ онъ про гору. — Достаточно-ли высоты-то?

— Конечно-же достаточно. Вдь это просто, чтобы имть какой-нибудь предметъ для дланія моціона.

— Ну, вотъ и отлично. Вечеромъ передъ ужиномъ кататься будете. Мы вамъ тутъ два фонарика на столбикахъ поставимъ. У насъ фонари есть. При бабеньк вашей покойниц очень часто зажигали, когда гости назжали въ ночевку. Кряковы помщики прідутъ, бывало, такъ въ двухъ экипажахъ… Одинъ подъ себя, другой подъ прислугу… Сама съ горничной, самъ съ казачкомъ. Тоже покойники теперь, царство имъ небесное.

По протоптанмой въ снгу дорожк Сухумовъ прошелъ въ оранжерею. Оранжерея топилась, но въ ней ничего «не выгонялось», а только «отдыхали» при невысокой температур декоративныя растенія: мирты, лавры, хвойныя, кротоны, фуксіи, герани. Даже черенковый разсадникъ былъ пустъ. Впрочемъ, въ ящикахъ тянулся лукъ, «посаженный на перо», то-есть для зелени. У оранжерейнаго борова стоялъ молодой русскій парень въ кожаной куртк и валенкахъ и мшалъ въ прогорвшей топк уголья. Онъ снялъ шапку и поклонился.

— Садовникъ? — спросилъ его Сухумовъ.

— Изъ помощниковъ, ваше превосходительство. Садовника отказали посл смерти ихъ превосходительства Клеопатры Петровны, и теперь я за него, — проговорилъ парень, помолчалъ и прибавилъ:- Но я все могу… Если надолго изволили сюда пріхать, то я могу для вашего превосходительства гіацинты и тюльпаны начать выгонять. Луковицы у насъ есть. Розы можно приставить для выгонки.

— Проживу, проживу здсь… Выгоняй… Отчего-же… Гіацинты и розы очень пріятно, — отвчалъ Сухумовъ. — Но превосходительствомъ напрасно меня величаешь. Я не дослужился еще до превосходительства, — прибавилъ онъ. — А цвты я люблю.

— Слушаю-съ… — поклонился парень. Вернувшись изъ оранжереи домой, Сухумовъ ршительно не зналъ, что ему длать. До завтрака было еще далеко. Онъ прошелъ въ кабинетъ. Кабинетъ былъ съ дубовой отдлкой, съ тяжелой мебелью, съ большимъ письменнымъ столомъ на шкафчикахъ, но письменныхъ принадлежностей на немъ не было. Столъ былъ пустъ. На немъ стояли только остановившіеся маленькіе бронзовые часы съ фигурой лежащаго около скалы Водолея и тоненькой витой хрустальной палочкой, изображающей текущую изъ скалы воду въ небольшой кусочекъ зеркальнаго стекла.

По стн стояли два большихъ шкафа съ книгами, давно не мытыя стекла которыхъ закоптли и отливали цвтами радуги. Онъ посмотрлъ на корешки переплетовъ, мелькнули Мольеръ, Дидро.

«Вотъ дло… — подумалъ Сухумовъ. — Надо будетъ разобраться въ книгахъ. Можетъ быть здсь есть что-нибудь и очень цнное, рдкое».

Но сейчасъ ему разбираться не хотлось. Онъ прислъ въ пыльное кресло, закурилъ папиросу и сталъ разсматривать трещины въ лпномъ потолк.

«Вотъ здсь за этимъ столомъ сиживалъ, по всмъ вроятіямъ, и мой праддъ Игнатій Васильичъ, разгибавшій для своего удовольствія лошадиныя подковы», мелькнуло у него въ голов.

Мысли Сухумова опять перешли на сегодняшній сонъ съ снившимся ему праддомъ.

«Два раза онъ мн приснился… Два раза… — разсуждалъ онъ, — и я его не испугался. Но отчего-же меня такъ пугалъ его портретъ? Вдь я-же прекрасно знаю, что портреты кивать головами не могутъ. Нервы были разстроены тогда? Но не могли-же мои нервы исправиться въ одн сутки. Во всякомъ случа надо пріучать свои нервы и стараться смотрть на портретъ безъ страха, безъ боязни. Пускай мигаетъ, пускай киваетъ мн, а я подготовлю себя и бояться не буду. Докторъ не совтовалъ мн смотрть на портретъ, но я все-таки посмотрю на него, сдлаю опытъ надъ собой. Да сегодня мои нервы и крпче. Я чувствую, что крпче. Я выспался хорошо… Надо-же пріучать себя. Я сначала разсмотрю портреты другихъ моихъ предковъ, которые тамъ въ гостиной, а потомъ перейду и къ портрету праддушки. Это нсколько подготовитъ меня. И сдлаю это днемъ, при солнечномъ свт. Ночь и вечерній свтъ вообще навваетъ что-то мистическое, что-то непонятное… Ночью и нервы слабе, боле приподняты, а я днемъ, днемъ»…