— Какъ-же, какъ-же… Говорятъ, много говорятъ… подхватилъ управляющій. — Это про портреты вашихъ сродственничковъ… что будто выходятъ они изъ рамъ по ночамъ и ходятъ… ходятъ по парку… Много слышалъ-съ… съ божбою меня увряли люди, что видли ихъ, но самъ я не видлъ-съ. Не буду брать грха на душу и врать… Самъ ничего не видлъ.

— Ну, вотъ видите. Стало быть это просто разстроенное воображеніе, суеврный страхъ…

— Толкуютъ-съ… А самъ я не видалъ.

— Что будто кладъ у насъ въ парк моимъ праддушкой былъ зарытъ и теперь привиднія его караулятъ.

— Тоже толкуютъ. И бабенька ваша покойница искала этотъ кладъ, много искала, но не нашла. Да гд найти! Вдь если-бы какія указанія были, а то никакихъ. А паркъ великъ. Онъ у насъ на двухъ десятинахъ по плану.

— И смерть бабушки Клеопатры Андревны будто-бы послдовала съ перепугу, какъ я слышалъ? — допытывался Сухумовъ. — Правда это?

— Да вдь кто-жъ можетъ это объяснить? никто этого не видалъ, — отвчалъ управляющій. — А сама бабенька ваша посл смерти не скажетъ. Говорили это, но Богъ всть. Сидли он подъ портретами, это врно, сидли и карточки раскладывали, было-ли имъ видніе, нтъ-ли — никто не знаетъ. Компаньонки ея про нее вдь этотъ слухъ пустили… А про компаньонокъ ея, простите вы меня, баринъ, но я вотъ какъ вамъ скажу: народъ невроятный.

Сухумовъ поднялся со стула, собираясь уходить, выпрямился во весь свой ростъ и произнесъ:

— Знаете, что я вамъ скажу? Вдь и я видлъ, я самъ видлъ, какъ портретъ моего прадда отдлился отъ полотна и кивнулъ мн головой!

— Слышалъ я отъ камердинера вашего Поліевкта, — отвтилъ управляющій.

— Я видлъ это, видлъ… и отъ внезапности испугался… Но я не врю этому… Не врю, что это было на самомъ дл. Это просто обманъ зрнія… галлюцинація. Такія-же галлюцинаціи были и для другихъ, кто уврялъ васъ, что видлъ привиднія, сошедшія съ портретовъ.

Сухумовъ уходилъ отъ управляющаго, и, надвая на себя поданное ему пальто, повторилъ:

— Да, это были галлюцинаціи…

Управляющій надлъ шапку и сталъ провожать его на дворъ. Сухумовъ обернулся къ нему и еще разъ сказалъ:

— Обманъ зрнія… разстроенное воображеніе… и ничему этому врить нельзя… нельзя принимать за дйствительность, стало быть и пугаться нечего.

Ложась спать, Сухумовъ былъ возбужденъ. Разговоры его съ священникомъ Тиховздоховымъ и съ управляющимъ разстроили его нервы до послдней степени. Чувствуя себя такъ хорошо утромъ и днемъ, онъ уже теперь, придя въ спальню, боялся быть одинъ. Хотя онъ успокоивалъ себя, призывая къ разсудку, но ему то и дло чудилось, что предки его съ портретовъ уже окружаютъ его. Онъ чувствовалъ ихъ въ тняхъ предметовъ отъ свта лампы. Его знобило.

«И зачмъ это меня понесло передъ сномъ къ управляющему! Не могъ я завтра утромъ поточить съ нимъ лясы! — упрекалъ онъ себя, раздваясь при помощи камердинера. — Конечно, я выше всей этой суеврной болтовни, но вотъ уже мн начинаетъ грезиться всякій вздоръ. Это нервы… Разсудокъ даетъ перевсъ, но нервы все-таки упрямятся и длаютъ свое дло, потому что они разстроены. Но вдь и разсудокъ нервы! И разсудокъ продуктъ одной и той же мозговой мякоти, такъ-же какъ и нервы ощущенія, только разв что точки, управляющія всмъ этимъ, разныя», — разсуждалъ онъ.

Его тянуло выпить брому съ ландышами, дабы успокоить себя, но онъ не хотлъ нарушить совтъ доктора, запрещавшаго ему употребленіе медикаментовъ. Сегодня онъ ужъ и такъ преступилъ запретъ доктора, принявъ, при разговор съ отцомъ Рафаиломъ, настой ландышей съ валерьяной.

Онъ вспомнилъ про холодную воду.

— Дай мн стаканъ холодной воды и положи туда кусокъ сахару, — сказалъ онъ камердинеру.

Отъ воды онъ озябъ еще больше. Дабы согрться, онъ скорй улегся подъ одяло и веллъ накинуть на себя сверху толстый англійскій пледъ.

— Одну изъ лампъ на ночь гаситъ не будемъ, — отдалъ Сухумовъ приказъ Поліевкту.

— Да я знаю ужъ… Опять насмотрлись на своихъ ддушекъ. Не слдовало вамъ туда ходить, — съ неудовольствіемъ отвчалъ тотъ.

— Куда ходить? Про что ты бормочешь? Твое это дло? — раздраженно закричалъ на камердинера Сухумовъ.

— Да въ портретную. Докторъ запретилъ вамъ, а вы ходите. Тамъ, Леонидъ Платонычъ, мсто заколдованное, нечистое. Кто въ ту комнату хаживали, со всми недуги случались — и вамъ не слдъ. Вдь объ этой комнат вся дворня въ одно слово нехорошее говоритъ, — не унимался Поліевктъ. — А я такъ вамъ скажу, что эту комнату надо освятить, молебенъ въ ней отслужить, окропить ее святой водой, да и запереть. Вотъ съ священникомъ-то познакомились, такъ и попросите его.

Сухумовъ боле не возражалъ. Около его кровати на ночномъ столик лежали дв книги — «Записки бабушки» и «Душа человка и животныхъ» Вунда въ русскомъ перевод. Его тянуло къ дневнику, но онъ боялся, что нервы его еще больше разстроятся при чтеніи дневника, и взялъ Вунда, какъ книгу научную, надясь на ней сначала сосредоточиться, успокоиться и потомъ задремать.

Теплая покрышка сдлала свое дло. Сухумовъ сталъ согрваться. Читая книгу, онъ слышалъ, какъ камердинеръ молился передъ иконами, какъ раздвался и какъ улегся на кушетк. Затмъ онъ услыхалъ, какъ Поліевктъ сталъ всхрапывать.